Рейс продолжается
Шрифт:
Всех эвакуируют из самолета. В первую очередь детей.
И, вы не поверите мне, тот маленький японец, которого держали заложником и которого ценой руки спас русский полицейский, спал! А? Что вы на это скажете? Так и проспал все это время! Нет, такое бывает только с японскими детьми!
За детьми следуют женщины, старики; мы — я и оба этих бородача выходим последними. Они протрезвели, идут тихо, оглядываются.
Я выхожу на свежий воздух.
Как это замечательно — свежий воздух!
Заря захватила небо. По нему разливается желтизна, где-то из-за горизонта скоро поднимется солнце, уже появились розовые краски.
На аэродроме большое движение. И я вижу, какие огромные силы были приведены в действие. Я много чего вижу — да, у русских на этот счет техника имеется не хуже, чем у нас! Вот уж не подумал бы. Самолеты-то у них, поди, раз в год угоняют, не то, что у меня на родине. А вот ведь все предусмотрели, есть у них и техника и люди.
Не люди, а черти!
Глава X. И СНОВА ОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ АЛЕКСЕЯ ЛУНЕВА
— Ну, что товарищ Лунев, товарищ старший лейтенант Лунев, — улыбается врач и косит глаза на мои еще лейтенантские погоны, — прощайте. Знаете, госпиталь, наверное, одно из немногих мест, где лучше, чтобы тебе говорили «прощайте», чем «до свидания». Желаю успеха!
— Спасибо за пожелание, — говорю, — и за все спасибо.
Я ничего не понимаю в медицине. Когда меня тогда вывели с перевязанной рукой из самолета (сам шел), мне казалось, что это ерундовое ранение. Проваляться же пришлось в госпитале страшно долго, три операции… Из-за чего? Нерв какой-то поврежден, кость раздроблена…
А тогда на аэродроме все было так здорово! Уже потом я понял, насколько серьезные были у нас противники, когда читал протоколы их допросов. Ну, а операцию мы провели неплохо. Не обвиняйте меня в нескромности. Я ведь это только вам говорю.
А по службе — «задание выполнено» — доложили и все.
Но задание-то было (это опять-таки только вам) чертовски трудное. И вот то, что все прошло, как любят выражаться космонавты, нормально, что не было потерь, никто из пассажиров и из наших не пострадал (разве что рука моя, так это не в счет, издержки производства), то, что не зря готовились, не зря тренировались, что «все системы» себя оправдали — вот это главное.
Во всяком случае, первое, что я испытал тогда, спускаясь по трапу, это чувство удовлетворения.
Меня сразу утащили на разные операции, уколы, перевязки, рентгены и всю эту муру.
Я протестовал, отбивался, пока старший врач не прикрикнул на меня:
— Слушайте, Лунев, мы, врачи, ведь не лезем задерживать преступников, это ваша работа, так уж, будьте любезны, и вы не лезьте в нашу. Я врачом работаю дольше, чем вы на свете живете. Шагом марш в операционную!
Ну, что тут будешь делать.
На следующее утро ко мне допустили только одного посетителя — женщину, японку. Вернее, двоих — еще ее сына, того малыша, которого бандиты держали заложником.
Японка говорила очень быстро и много, а переводчик переводил всего несколько фраз — он так и пояснил:
— Понимаете, она очень красиво говорит, цветисто — я суть передаю.
Она сказала, что не забудет никогда то, что я сделал для нее, для ее мужа, для ее отца (многих родственников перечислила), последним назвала Сосо — так зовут мальчугана.
Смешной, наверное, Вадиму ровесник. Аккуратненький, чистенький, кожа гладкая, глаза черные-черные. И не разглядишь в щелках. Очень воспитанный, тихий.
Мать сказала, что теперь я ее сыну вроде второго отца, потому, что благодаря мне он как бы снова родился на свет. А иначе… (тут она всякую мистику развела — переводчик объяснил). Теперь, говорит, каждый год в этот второй свой день рождения Сосо будет мне присылать открытку, рассказывать о себе. Когда научится писать, конечно.
Пригласила в гости в Японию.
Потом подтолкнула ко мне сынишку. Тот подошел, чего-то пролепетал (поблагодарил — объяснил переводчик), погладил мою перевязанную руку и поклонился. Низко, а руки по швам держал. Мать тоже так.
Ну, вот и расстались.
Через год я, действительно, получил очень красивую открытку — роща зеленого бамбука и маленький пруд. На обороте один большой неумелый иероглиф — это, видимо, Сосо изобразил. До сих пор так и не знаю, что он означает. Может быть, солнце? Потому что в углу открытки также неумело, уж наверняка тем же Сосо, нарисовано солнце и человечек — небось он сам.
Мне потом Коршунов рассказывал, как все было.
Пассажиров увезли в город, разместили в отеле.
Все благодарили, особенно американские туристы — они сказали, что это было замечательным дополнением к их туристической программе.
Бородачи подошли, спросили, кто у нас начальник, и обратились с просьбой — нельзя ли хоть на полчасика выдать им главаря бандитов. Они дают слово, что то, что от него останется, вернут обратно.
Японцы составили делегацию и поехали к председателю горсовета официально выразить благодарность.
Советские пассажиры жали руки моим товарищам, а женщины всплакнули, целовали.
Летчики и стюардессы были безутешны. Они тяжело переживали гибель подруги.
А на следующий день все пассажиры полетели дальше — рейс продолжался.
Жизнь тоже.
Не для всех, правда.
Преступников судили. В открытом заседании. Понаехали журналисты, в том числе иностранные. Выступило много свидетелей. Я тоже. И еще их полицейский — с таким смешным сочетанием имени и фамилии: Джон Леруа. Мы с ним много общались, и я прозвал его Петрович. Он спросил, почему. Не знаю, говорю, Джон, Леруа, пусть еще Петрович прибавится. Смеется.