Режиссер
Шрифт:
Правда, понял он это не сразу. Сначала он открыл глаза и осознал, что ничего не видит. Попытался присмотреться, чтобы разглядеть хоть что-то, но его вновь постигла неудача. Он запаниковал. Пульс участился. Неужели он ослеп… Снова закрыл глаза, чтобы почувствовать разницу. Разницы не было. Открыл – и опять сплошная чернота. Ему захотелось позвать на помощь. Иван попытался издать какой-нибудь звук, но и здесь потерпел фиаско. Ощущение было, что ему в горло залили бетон, который застыл и ликвидировал голосовые связки. Невозможно было пошевелить языком. В мозгу яркими красками заиграло детское воспоминание.
Обыденные вещи никогда не ценишь, пока их не потеряешь. Как же Иван был рад, когда осознал, что, хоть он и лишился способности видеть и говорить, он совершенно точно мог слышать и обонять. По крайней мере, пока что.
Ивану показалось, что его слух обострен так сильно, как никогда в жизни. Если есть потенциал у наших органов чувств, который люди еще могут развить, то сейчасбарабанные перепонки Ивана работали на максимум. Безусловно, это было следствием того, что распределенная по всем органам чувств нагрузка при сокращении их количества перераспределилась на другие. В какой-то момент, Иван совершенно точно осознал, что слышит чьи-то голоса.
Голоса перебивал сильный шум вокруг. Поначалу, суть разговора было тяжело разобрать. Они явно куда-то ехали и, судя по громыхающим звукам и тому, как потряхивало на поворотах и кочках, автомобиль был большой. Скорее всего, фургон или минивэн.
– Актеры – это сброд. Я их презираю, – шепотом сказал мужской голос № 1.
– Да мне похер! – появился голос № 2. Судя по интонации, ему действительно было похер на то, что ему говорят. Собственно, как и на громкость своего ответа.
– Ну ты пораскинь своей тупой башкой, – все тем же шепотом продолжил первый. – Велишь им плакать, они плачут. Велишь смеяться, они смеются. Велишь ползти на четвереньках – ползут.
– И че?
– Ствол в оче! – переходя на громкость собеседника ответил первый. – Им чужда свобода. Попроси любого актера сказать «я говно», уверен, он скажет.
Голоса обоих звучали необычно. Иван хоть и понимал каждое слово, но таких интонаций раньше не слышал. В их голосах было что-то животное. Но не рычание, как у больших хищников, а скорее нечто крысиное. Как будто рядом тусуются голодные крысы, которые вот-вот перегрызут тебе горло.
Но самым пугающим был не звук их голосов, а нечто куда более зловещее. На протяжении всей поездки Иван Алексеевич отчетливо слышал звук лязгающей стали. Так звучит сталь в тот момент, когда ее точат… Лязг… Лязг… Лязг… Скорее всего, один из разговаривающих точил нож. Но для чего?
– Ты мне объясни одно, долбоящер ты сутулый. Каким образом мы перепрыгнули с темы про искусство времен Второй мировой на твое, никого не ебущее, мнение об актерах?
– Хм. И правда… Ну я просто вспомнил, как девушки, которые поют песню «Катюша», всегда актерски отыгрывают каждую строчку. Ну знаешь, лицом там и мимикой. Чересчур артистично. И как-то мысль сама навела.
– Ты дебил?
– Иди на хер!
– Ты опять без причины решил похвастаться своим купленным дипломом?
– Во-первых, я все сам сдавал, он не купленный.
–
– В отличие от тебя, я хотя бы получил высшее образование.
– Да ты учился заочно, дятел! Все эти четыре года мы с тобой вместе гоняли по всему чертовому миру с Михал Иванычем. Ты на парах был от силы пару раз за все время.
– Но к экзаменам-то я готовился! – на этой фразе стало понятно, что человек, которому принадлежал голос № 1, уже не в силах себя сдерживать и переходит на крик.
– Парни, блядь! Вы че как дети малые? – внезапно появился третий голос. Он явно принадлежал мужчине примерно за пятьдесят. – Пора бы вам повзрослеть уже. Вот сколько тебе лет, Франсуа?
– Двадцать четыре.
– Вот, – многозначительно протянул третий. – А тебе, Жан?
– Палыч, угораешь что ли? Мы с ним близнецы. Как думаешь, сколько мне лет?
– Ха! Точно! Подловил, бля… Как время бежит… Вам же было лет 6, когда вас Михал Иваныч усыновил? Да? Это что же получается, мы с вами уже целых двадцать лет знакомы? Юбилей, епта! Кстати, давно собирался спросить, а вы помните, как вас звали, до того, как Михал Иваныч вас переименовал?
– Нет, – Братья ответили одновременно.
– Понятно. Есть, кстати, хороший анекдот в тему, – разбавил образовавшуюся тишину Палыч. – Рассказать?
– Это же риторический вопрос?
– Так вот: «идут по дороге Белоснежка, Дюймовочка и Олег. Белоснежка говорит: – Вот я самая красивая, самая офигенная. Дюймовочка: – А я самая маленькая и самая прикольная. Олег: – А я Олег. Идут дальше, смотрят дом, а на доме написано: «Зеркало правды». Заходит туда Белоснежка. Выходит – рыдает: – Я на самом деле не самая красивая – оказывается, ещё есть Спящая красавица. Заходит Дюймовочка. Выходит, тоже рыдает: – Я на самом деле не самая маленькая – оказывается, есть ещё Мальчик с пальчик. Заходит Олег – выходит – злой, как бык, и говорит: – Блядь! Я не Олег.»
Ивана Алексеевича внезапно пронзил страх, несмотря на то, что анекдот даже повеселил его своей тупостью. У него возникло ощущение, что стая крыс собравшаяся вокруг него, уже начала пищать от голода и готова наброситься на его беспомощное тело. И еще этот непрекращающийся звук натачивающийся стали. Лязг… Лязг… Лязг…
– Палыч.
– Что?
– Это один из худших твоих анекдотов.
– Зато в тему.
– Глянь, – сказал голос № 1, – кажется, очнулись. Глянь, как заерзали.
– Да и мы уже почти приехали. – ответил голос № 2.
Спустя несколько минут шок начал спадать, и глаза Ивана стали различать очертания вокруг. Судя по всему, у него на голове был черный мешок, сквозь микроскопические дыры которого проникали лучи встречающихся на пути фонарей. А во рту, видимо, был какой-то кляп – платок, тряпка или что-то типа того.
Машина свернула налево и асфальт под колесами сменился на обычную сельскую дорогу с большим количеством кочек.
https://youtu.be/A5Cf5TeGPM4?si=_siwp6BVosOWLkB6