Ричард Длинные Руки – эрбпринц
Шрифт:
— Девичью.
— Девичью? — переспросил я и с подчеркнутым недоумением смерил ее взглядом. — Это же сколько же вам лет… С виду вы вроде бы, гм… Ах да, у женщин многое не спрашиваем, оберегаемся… Так что, принцесса…
— Аскланделла, — напомнила она.
— Это значит, — переспросил я, — можно по имени? Тогда в качестве громадного жеста любезности взад, я — Ричард.
— Принцесса Аскланделла Франкхаузнер, — уточнила она высокомерно. — Мое Императорское Высочество!
— А-а-а, — сказал я с подчеркнутым разочарованием. —
— Предельно скромный, — подчеркнула она. — До невозможности.
Я смотрел на нее, гордо выпрямившуюся и предельно высокомерную, не желающую уступать ни в чем, как же, дочь императора, ничем ее не смутить, разве что предложу вот прямо сейчас показать ей пенис… но она, зараза надменная, может и тут не отступить, а сказать: «Показывай!» — и тогда даже не знаю, хватит ли у меня нахальства сделать следующий шаг, женщины, уж если упрутся…
— Ваше высочество, — произнес я церемонно и, поклонившись, сделал шаг назад, утешая себя тем, что великие полководцы отступают заранее, не давая вовлечь себя в опасные ситуации. — Желаю вам… отдохнуть. Обед сейчас принесут. Вас кормят с ложечки?
Она не пошевелилась, женщины такого ранга не отвечают на поклоны; лицо неподвижное и величественное, на мое двусмысленное пожелание тоже не ответила, дочери императора все позволительно даже по этикету.
Мне показалось, что в ее холодном взгляде таится насмешка триумфа победительницы, но, вообще-то, хрен разберешь, что в глазах женщины.
Снаружи яркое солнце, мужские голоса, запах горелого дерева, покрытые пеплом костры с редкими углями и множество людей у шатров и палаток.
Зигфрид молча указал взглядом своему напарнику на полог, Скарлет кивнула и сразу же проскользнула вовнутрь.
Альбрехт беседует с сэром Норбертом, а когда я появился из шатра, оба поспешили ко мне с озабоченными лицами.
— Ваше высочество?
— Где черновик? — спросил я злым шепотом.
— Вчерне готов, — сказал Альбрехт поспешно.
— Давайте!
— Так вчерне же, — ответил Альбрехт опасливо, — мы же только вычекавали формулировки, как вы предпочитаете, когда появилась принцесса… Но все в голове, все ваши чеканные определения, щемящие слова, полные гневного отпора и пламенного призыва…
Я спросил с подозрением:
— Вы о чем? Ладно, пойдемте в чей-нибудь шатер, а то меня из моего, как зайчика из норки, деликатно выперли пинком в область копчика… Бумагу нужно составить немедленно и тут же передать в любые воинские части Мунтвига!
— Все сделаем, — заверил Альбрехт, — только дышите глубже, думайте о прекрасном… эльфы для вас еще как?.. или уже на зеленое тянет?..
Норберт сказал вполголоса:
— Его высочество — человек с размахом, он наверняка уже о рыбах подумывает.
Принц Сандорин, завидя нас
— Ваше высочество?
Норберт сказал мне вполголоса:
— У него просторно.
— Мы к вам в гости, принц!.. — заявил я светло. — Нет-нет, вина не надо, никакого пира!.. Но чернильница и бумага не помешают.
Сандорин вскрикнул в удивлении:
— Разумеется, есть! Я же грамотный…
Он поспешил вперед и распахнул в стороны вход в шатер, роскошный до безобразия, внутри все в золотистом шелке, масса золотых украшений, в углу скрещенные церемониальные копья, тоже в золоте, но, к счастью, посреди не роскошная кровать, а все-таки стол, прекрасный рабочий стол с чернильницей, стопкой гусиных перьев и двумя листами бумаги.
Правда, ложе все-таки роскошное, но сдвинуто к стенке, дескать, принц — воин-крестоносец, а не сластолюбец, смотрите и запоминайте.
— Ваше высочество, — воскликнул Сандорин с энтузиазмом, — чем могу?
Я кивнул и молча сел на стол. Память сразу же выдала придуманное утром начало: «Ваше императорское Величество, при всем желании не могу принять этот бесценный, без всякого сомнения, дар, ибо это у пчел можем красть мед и не чувствовать стыда, но незаконно присвоить женщину, принадлежащую другому, это нечестно…»
Альбрехт, опасаясь, что забыл, подсказал:
— Вы зачеркнули «нечестно» и написали «не по-христиански и не по-мужски», а дальше увязли в болоте умничанья ваших советников. Потому никого не слушайте, дорогой сюзерен.
— Когда дело касается женщины, — буркнул Норберт, — нельзя слушать даже себя.
Сандорин смотрел ошалело.
— Что? Снова стараетесь избавиться от принцессы Аскланделлы?
— А вы против? — спросил я свирепо. — А как же Лиутгарда?
Он поперхнулся, промямлил жалко:
— Ну… дело ж в этикете…
— Вот и помогайте, — рыкнул я, — составить письмо со всеми учтивостями этикета, но твердое, как слово сэра Растера, и гибкое, как совесть нашего графа Альбрехта!..
Через полчаса из шатра Сандорина почти выбежал сэр Норберт со свитком в руке, опоясанным красными шелковыми шнурками и в багровых сургучных печатях.
Я вышел следом и успел увидеть, как лихо взметнулся в седло один из самых быстрых гонцов, сухо простучала дробь копыт, и вскоре оба с конем исчезли из виду.
Альбрехт оглянулся, прислушался.
— Ого, нас догоняет обоз?.. Здесь привал?
— Никаких привалов, — отрезал я. — Нам еще трое суток двигаться на восток к границам Пекланда, где и остановимся на недельный отдых! Никаких отклонений от плана, ясно? Постоянство внушает людям уверенность.
— Гм, почти верно…
— И никаких приключений по дороге, — сказал я наставительно. — Все они — от дурости, несообразительности и непредусмотрительности!.. Все приключения от «приключилось», а хорошее не приключается, дорогой сэр Альбрехт. Потому вперед и с песней!