Ричард Длинные Руки – гауграф
Шрифт:
– Колдуна, – согласился он со вздохом. – Увы, уже колдуна…
– Жаль…
– Хорошо, – возразил он серьезно. – Представляешь, чему бы он научил?
Я посмотрел на него, вздохнул и отвел глаза. Похоже, он не знаком с философией моего времени, что нет плохих или хороших инструментов, все зависит от рук, которые ими пользуются.
Правда, в это определение не влезает генетика.
Монахи помогли починить телегу, настоятель распорядился заменить волов. Они показались мне мельче, но мускулистее, живее. И нагуляннее, в то время как у наших ребра выпирают из-под сухой кожи,
Ланзерот переговорил с Бернардом, оба поглядывали в мою сторону. Ланзерот ушел к повозке, а Бернард подозвал меня повелительным жестом:
– Дик, иди-ка сюда. Ты уже был в церкви?
– Я общался с отцом настоятелем, – поспешно сообщил я. – И с отцом Теодором.
Он поморщился, хотя в глазах промелькнуло удивление.
– Тебя допустили к настоятелю? Я слышал, он очень стар. И уже ни с кем не говорит… Впрочем, я о другом. Когда ты был на исповеди?
Я ощутил недоброе, попробовал отшутиться:
– Каждый день я тебе в чем-то да исповедуюсь.
– Ясно. Хорошо, пойдем.
Я двинулся за ним следом, ибо когда Бернард говорит таким тоном, то его послушает и Ланзерот с принцессой.
Отдельной церкви, как я понял, здесь нет, церковь – что-то вроде избы-читальни для простого люда, где проводятся агитки и разъяснения политики Господа Бога, а монастырь – это уже элитарный универ. Бернард провел меня через ряд комнат в среднего размера зал с высокими сводами. Окна стрельчатые, с цветными витражными стеклами. На пол падают красно-синие тени, в зале десяток грубых лавок с простыми спинками из струганых досок, а под противоположной стеной стол, накрытый скатертью. Концы свисают до самого пола, и кажется, что накрыт не стол, а квадратная гранитная плита.
Спиной к нам у стола на коленях застыл человек в сутане. Бернард сделал знак остановиться, сам тоже замер. В мою сторону коротко оскалил зубы, мол, что, если помешаю общению человека с Богом, он меня удавит своими руками. Он, Бернард, удавит, не Бог, тот чересчур милосерден, потому и пришлось создать инквизицию…
Священник молился очень долго. Я потерял терпение, но молчал, смирился. Ноги застыли, превратились в колоды. Сесть не осмелился, да и негде поблизости, а возвращаться в зал далеко.
Наконец священник поднял голову, но не повернулся к нам, пребывал в странном оцепенении. Бернард кашлянул, сказал негромко:
– Святой отец, нельзя ли узнать…
Он почтительно умолк. Священник вздрогнул, а когда обратил лицо в нашу сторону, вздрогнули мы с Бернардом. Лицо священника стало белее мела, в глазах полыхнул безумный ужас.
– Изыди!.. – прохрипел священник. – Уйди!.. Именем Господа, исчезни!
Кожи коснулось дуновение холодного свежего ветерка, Бернард чуть вздрогнул, его взгляд метался от священника ко мне и обратно.
– Падре, вы это кому?
– Изыди! – выкрикнул священник с мукой. – Ты явился за моей душой?.. Но Господь милостив, за свои прогрешения я заплачу любую цену, святые ангелы меня оградят…
– Святой отец!
– Я порвал с отцом Иезекилем, – продолжал священник бессвязно, – как только увидел, что безумная жажда знаний губит душу… Я сам наложил на себя епитимью…
– Бернард, – сказал я, – это он меня испугался. Только я правда не понимаю.
– Изыди! – возопил священник. Он держал перед собой огромный крест, заслоняясь как щитом. – Во имя Господа!.. Изыди!!!
Я отступил, сказал Бернарду негромко:
– Пойдем отсюда. Ты видишь, я на него как действую.
На залитом солнцем дворе оба ощутили себя словно бы в безопасности. Я направился к лошадям, Бернард вдруг сказал:
– Погоди. Ты сам сказал, что это ты на него действуешь.
– Сказал.
– Подожди здесь. Попробую без тебя.
Он почти бегом вернулся обратно, хлопнула дверь, исчез. Я вошел в конюшню, и здесь монахи молодцы, чисто, как в операционной, кони здоровые, выглядят бодро, от скуки едва не разносят стойла, сила играет. Я погладил одного по вытянутому носу, рука не дрожала, хотя, если честно, внутри меня трясется, как овечий хвост. Да, я пришел из мира, где церковь, так сказать, отделена. Кто хочет, ходит к этим шаманам и целует попам немытые руки, разнося микробы, а кто не хочет, тот вообще не вспоминает о таком анахронизме, как религия. Есть чудаки, что строят капища и поклоняются древним богам, есть поклонники Дьявола – все это игры, такие же, как гонки на виртуальных машинах. Я отношу себя к свободным людям, которые вообще не вспоминают о вере, церкви, Боге, религии.
Бернард явился пошатывающейся походкой сильно избитого человека. Или смертельно усталого. Я шагнул навстречу, поддержал его под руку. Его широкое лицо стало непривычно бледным, пожелтело, осунулось.
– Нет-нет, – ответил он на мое молчаливое предложение, – отдыхать некогда. Вернемся к нашим.
Я все еще поддерживал его, своего господина, я ж оруженосец, он в самом деле тяжел, как три шишкинских медведя. Бернард тряхнул головой, но глаза оставались затуманенные, то ли излишней ученостью монахов, то ли страхом.
– Ну что? – спросил я наконец. – Что он сказал?
Мы медленно шли через двор, Бернард заговорил нехотя, в голосе старого воина я услышал хрипы:
– Самое лучшее… самое лучшее, что мне бы сделать… а может, и сделаю… это топором тебя по голове. А потом сжечь труп, а пепел развеять.
Меня продрал мороз, воображение у меня живое, к тому же я из мира, где страшатся даже прищемить пальчик.
– Что случилось?
Бернард сказал несчастливо:
– Дернуло же меня за язык… вступиться за тебя! А что теперь? Ты едешь с нами…
– Что он сказал? – повторил я.
– Он сказал… он сказал, что у тебя нет ангела-хранителя.
– Ну нет так нет, – ответил я уязвленно, – я уже взрослый. Мне сопельки утирать не надо. Значит, Господь мне доверяет больше.
Бернард отшатнулся, широкое круглое лицо вытянулось, как у коня. В глазах метнулся страх.
– Несчастный, – вскрикнул он непривычно торопливым голосом, так непохожим на его густой размеренный бас. – Пади на колени и проси дать тебе ангела-хранителя!.. Иначе обречен! Нельзя, нельзя без проводника в этом страшном мире…