Ричард Длинные Руки — король

Орловский Гай Юлий

Норберт сказал осторожно:

— Ваше величество, вы предлагаете...

— Пока ничего не предлагаю, — ответил я, — но оставить часть войск для защиты Сакранта придется. Здесь зона наших интересов! И как-никак я здесь принц короны, единственный и уже провозглашенный королем Леопольдом наследник. На юге Сакрант граничит с Ирамом и Пекландом, те тоже не подарки...

Норберт вздохнул, Макс сказал с боевой готовностью:

— Понятно, оставим корпус наших войск...

— Еще один направим в Бриттию, — продолжил я

и повел пальцем по карте, отыскивая эту самую Бриттию.

Норберт вздохнул, спросил безнадежным голосом:

— Что, и там зона наших интересов?

— Еще какая, — ответил я,— Ах да, вы не знаете еще, но будете смеяться, однако я еще и принц-регент королевства Бриттия!.. Вот так-то. И правлю ею до тех пор, пока не подрастет младший сын умершего короля.

Норберт пробормотал:

— Смеяться или рыдать?

Альбрехт спросил живо:

— А сколько мальчишке лет?

— Семь, — ответил я.

Он радостно охнул.

— Это же всех там обобрать можно!

— Можно, — согласился я, — но зачем обирать своих?

— Ваше высочество? — спросил он.

— Мы останемся и в Бриттии, — сообщил я. — Для выполнения наших гуманных и гуманистичных планов потребуется обширное жизненное пространство. С едиными законами, свободной торговлей, обменом трудовыми ресурсами и накопленными навыками.

Он оглянулся на двери, покосился на обомлевших соратников и спросил таинственным шепотом:

— И единой властью?

— Неофициально, — ответил я. — Нельзя наступать на гордость всяким королям и вождям племен. Потому да, Бриттия...

Норберт и Макс снова промолчали, Альбрехт спросил осторожно:

— Тогда Варт Генц... тем более?

— Там сложнее, — признался я. — Сейчас в Варт Генце лютует гражданская война за трон. Многие поверили, что Мунтвиг нас всех уничтожил, и сочли клятвы, данные нам, потерявшими силу. Конечно, за это поплатятся. Не за нарушение клятв, основание вроде бы есть, а за недоверие!

— Это да, — сказал Норберт сурово, — это оскорбление! А любое оскорбление лучше всего смывается кровью.

Я остановил его жестом.

— Мы должны больше думать не о мести. Создатель против того, чтобы мстили лично. Он сам достаточно мстительный, если заявил, чтобы мщение оставили ему, и только ему.

— А о чем мы должны думать? — спросил Альбрехт при одобряющем молчании Норберта и Макса.

— Должны мыслить глобально, — изрек я веско. — Ладно, поговорим потом. В главном зале уже все собрались, слышу, как вздрагивают стены, о которые чешутся спинами. Идите, присмотрите за порядком. Я приду чуть позже. Окончательный инструктаж будет после приема.

— И после пира?

— Отбуду после приема, — сказал я. — На пиру поприсутствую мысленно. И сердцем, что всегда с вами.

Они отсалютовали и вышли, а я разложил на столе карту региона. Границы королевств проходят по рекам и болотам, из-за чего такие причудливые,

что я бы точно провел демаркацию границ, если бы там не жили своенравные и гордые лорды в достаточно неприступных замках.

Ситуация с отношением к Маркусу гораздо хуже, чем я думал. По наивности полагал, что священники всюду проповедуют о Багровой Звезде как о карающем мече Господа, потому, дескать, нужно принять со всем смирением. Даже зарываться в глубокие пещеры — не спасение, земля сдвинется и всех засыплет, смерть их будет мучительной, в отличие от тех, кто примет ее покорно наверху и сразу войдет в рай.

На поверхность если и выберется из зарывшихся кто, то это будут единицы, жизнь их будет тяжела и поневоле полна греха.

Оказалось, судя по собранной Альбрехтом информации, все оказалось гораздо хуже. Священники даже не упоминают о Маркусе, народу это не нужно и совсем не интересно. Маркус для них — это как наступление зимы, только такой, когда все погибнут. Барахтаться начали бы, если бы Маркус давал шанс спастись проклятому соседу, тогда да, это невыносимо, надо бороться, но когда погибнут все люди на свете... то чего противиться?

Даже из числа священников практически все останутся на поверхности, в пещеры поглубже будут уходить совсем уж еретики...

Я стоял над картой, задумавшись, мысли бродят хаотичные. Борьба моя абсолютно безнадежна. Я не очень-то верю в одиночек, спасающих мир, да еще вопреки этому тупому и неблагодарному миру, а в себя то верю, то не верю, я же творческая натура, идет на барабаны моя шкура, весь из себя амбивалентный, даже и сам не знаю, что вот сейчас выкину и что придумаю...

В камине весело потрескивают березовые поленья, смолистый запах приятно щекочет ноздри, свет по всей комнате, еще и от двух факелов в железных держаках по обе стороны двери.

Зигфрид, чуть приоткрыв двери, просунул голову в кабинет.

— Ваше высочество, к вам епископ.

— Геллерий? — спросил я.

Он помотал головой.

— Нет, тот далеко в зимнем лагере.

— А кто?

— Местный...

Я сказал с удивлением:

— Пропусти.

Порог переступил человек в рясе золотистого цвета с пурпурной лентой внизу, такого цвета рясы только у кардиналов, правда целиком, а не одни ленты, достаточно полный, хоть ряса и скрывает фигуру, но выдает круглое и с пухлыми щеками лицо.

Чисто выбрит, сдержан, поклонился со второго шага и замер.

— Ваше преосвященство, — обратился я к нему, — чем могу быть полезен?

Он позволил себе улыбнуться.

— Я епископ Дециллианий. При Мунтвиге был в изгнании.

— Рад буду помочь, — ответил я с настороженностью.

Он покачал головой.

— Мне ничем, да и не нужно. Правители должны помогать всем людям, не делая между ними различий. Чем выше поднимается человек, тем люди внизу мельче.

Я спросил в упор: