Ричард Длинные Руки - паладин Господа
Шрифт:
Нас просто не отпустили в этот день, какой праздник без главных героев, пировали остаток дня и всю ночь. Три десятка мужчин усердно разделывали дракона. Огромные куски мяса бегом несли в город, там жарили, пекли, тушили, варили. Каждый считал своим долгом поесть драконьего мяса, будет чем хвастаться перед внуками. Потом дорубились до драконьей печени, что вызвало взрыв ликования. Наконец тяжелыми топорами вскрыли грудную клетку и открыли огромное сердце. Сердце дракона пусть не такая вкусная вещь, как печень, зато куда более ценная для хвастовства – стоит только сказать,
Когда настала ночь, костры разожгли вокруг гигантской, наполовину разделанной туши. Теперь уже ясно, что никакие разбойные отряды не посмеют приблизиться к городу, где убивают таких драконов. Мужчины, запыхавшись и падая от усталости, вырубали костяные щиты со спины и боков, пригодятся в хозяйстве, лекари старательно отпиливали когти, срезали волосы с ушей, а управляющий все прикидывал, как отделить драконью голову и отвезти в замок, где ею украсят главный зал.
Я приблизился к Гендельсону, сказал негромко:
– Леди Кантина к вам благоволит… Вы ведь герой. Самое время выцыганить двух коней. Нам лучше смыться рано утром. Если не убежим, эти гостеприимные люди заставят праздновать пару недель кряду!
Он оглянулся на ликование, сказал рассеянно:
– Да-да, леди Кантина… Очаровательная женщина. Благородная, изысканные манеры, старинная кровь… Конечно же, она не откажет нам в двух конях… А почему в двух? Разве не лучше еще два в запас? Я слышал…
– Конечно, лучше, – сказал я. – Если леди, конечно, не поскупится…
Он отшатнулся, лицо стало еще более высокомерным, а из неприятного – отвратительным.
– Не забывайтесь, – произнес он ледяным голосом, – она – леди!
– Да я что, – пробормотал я, – я человек простой, таких лядей не очень-то… Я забочусь, чтобы как можно быстрее выполнить повеление Его Величества. Если вы о нем, конечно, еще не забыли.
Он посмотрел на меня, как вмороженная в глыбу айсберга свинья смотрела бы на апельсин.
– Рано утром, – изрек он, – выступаем.
– Отлично, – вырвалось у меня. – Вы верный слуга короля и Отечества!.. Куда за вами зайти утром?
Он ответил все тем же неприятным голосом:
– Мы, как вы помните, спим в соседних комнатах.
– Простите, – пробормотал я, – простите… мне показалось… гм…
Его голос стал еще неприятнее:
– Вам многое что кажется. Мерещится, чудится. Советую вам на ночь прочесть трижды «Верую» и подумать, что Христос принял муки вовсе не за то, чтобы мы влачили жизни, аки скоты безмозглыя!
Он задрал рыло еще выше и удалился, а я, как ни странно, ощутил себя несколько пристыженным. Самую малость, но мораль в этом мире на такой высоте, что даже такая свинья может щелкнуть меня по носу.
Утренний туман был таким плотным, что я с трудом различал ногти на вытянутой руке. Но Гендельсон, хмурый и раздраженный, уверил конюхов, что с восходом солнца от тумана, не иначе как посланного дьяволом, не останется и следа. С грустными леди Кантиной и юной Гильомой попрощались еще в замке, ворота распахнулись, кони пронесли по прямой улице к городским вратам.
Пока сонные стражи сообразили, что мы уезжаем в такую рань, пока распахнули врата, я обнаружил, что вижу не только острые конские уши, но и впереди на два-три шага. Кони шли медленно, прислушиваясь и принюхиваясь, как собаки, я видел, как нервно вздрагивают красиво вырезанные ноздри. Леди Кантина коней подарила породистых, аристократических, надо будет при случае предложить Гендельсону поменяться со своим конем местами, ибо у такого коня наверняка родословная длиннее.
Гендельсон снова в доспехах, отгородился от всего мира, как улитка раковиной. Едет подобный чугунной тумбе, к которой швартуют корабли, неподвижный и нешевеляшный, но мне почудилось, что там внутри, под железной скорлупой, он задумчив, даже печален. Я время от времени ловил в узкой прорези забрала взгляд его свиных глазок, но делал вид, что не замечаю. На этот раз у Гендельсона шлем с поднимающимся забралом, а прежний, цельнокованый, похожий на перевернутое ведро, сильно помятый еще при первом падении, оставили оружейнику. Подо мной конь молодой и сильный, ему самому нравится нестись вскачь, а мне нравится сидеть на спине того, кому нравится нестись вскачь. Даже ножны у меня за спиной настоящие, покрытые узором, леди Гильома принесла в подарок.
Гендельсон пару раз оглянулся на удаляющийся замок. Тот красиво и гордо возвышается над городом, как могучий орел, озирая свои владения. Мне почудилось, что под толстой железной скорлупой прозвучал могучий вздох. Через некоторое время вздох повторился. Потом еще и еще. Я скосил глаза. Вельможа уже забыл о необходимости держать спину прямой, горбился, вздыхал, его раскачивало на ходу, а забрало поднял, ветер освежает его красную харю.
– Держитесь крепче, милорд, – предостерег я. – Если конь вдруг пойдет вскачь, вы гэпнетесь, как мешок с… овсом, скажем понятнее.
– Не гэ… – ответил он угрюмо. – Вы за собой следите, сэр Ричард!
– Я ночью спал, – огрызнулся я. – Почти как младенец. А у вас, как понимаю, была оч-ч-чень трудная ночь.
Он огрызнулся:
– Да, у меня была трудная ночь!.. Но вовсе не потому, что вы, сэр Ричард, подумали!.. Вам, простолюдинам, не понять морали благородного сословия!
Я сказал холодновато:
– Сэр Гендельсон, я рыцарь.
Он брезгливо отмахнулся, словно сбросил с одежды прилипшую к ней грязь.
– Возведенный!.. А благородство воспитывается с детства. С того самого возраста, когда ребенок еще лежит поперек кроватки. И – один.
Я погасил злость, все-таки этот дурак не начал распространяться о благородной крови, а сослался на воспитание. Это, конечно, к истине чуть ближе.
– Но вы провели ночь вместе, – сказал я уличающе.
– Да, – ответил он, – да! Но мы не делили ложе. Мы говорили… мы говорили!.. Да, леди Кантина, если быть откровенным… а я не знаю, что заставляет меня откровенничать с человеком низкого происхождения… леди Кантина уговаривала меня остаться в замке… до тех пор, пока не вернется благородный сэр Нэш.