Шрифт:
ЧАСТЬ I
ГЛАВА 1
Багровый свет факелов метался по стенам крепости, отбрасывая угольно черные тени. По щитам и доспехам отсвечивали зловещие огни. Пятеро стражей торопливо оттаскивали павшую лошадь, Барбаросса смотрел на измученную леди Беатриссу исподлобья. Великое изумление на лице медленно уступало место монаршему гневу. Быстро взглянул на меня, на обалдевший народ, прорычал низким глухим голосом рассерженного льва:
— Да уж… Стефан,
Стражники круто развернулись и повели-потащили пленницу через двор в направлении северной. Барбаросса с гневом и все тем же изумлением смотрел ей вслед.
— Это же сколько коней загнала, чтобы успеть?
— Хозяйственный вы человек, Ваше Величество, — сказал я зло. — Лошадок пожалели.
— А тебе их не жалко?
— А вам — леди Беатриссу?
Он хмуро хмыкнул.
— Сэр Ричард, я в первую очередь — государь. Хороший государь и собак бездомных жалеет. Если все остальное у него цветет.
— У вас пока далеко не все цветет и пахнет — напомнил я. — А леди Беатрисса… по меньшей мере — человек.
Он буркнул:
— Ну да, а паладины в первую очередь защищают дураков и женщин, а потом уже всяких там людей.
— Детей и женщин, — поправил я. — Дети и женщины — будущее любого вида. И то, что себя едва не загнала, могли бы заметить и чуть раньше.
Подошел запыхавшийся Уильям Маршалл. По лицу советника короля я понял, что все видел и все понял. Барбаросса бросил ему коротко:
— Проследи, чтобы было все… как знатной леди. Но охрану поставь, сам знаешь, ребят понадежнее.
Маршал спросил с интересом:
— Вы думаете то, что и я?
— Это же очевидно — отозвался Барбаросса раздраженно. — Она спасла шею этого… гм, этого от петли, теперь уже ничто не мешает ей ускользнуть. Сейчас, правда, едва жива, но отоспится, будет готова на любые выходки. Когда-то я был знаком с одной такой… до сих пор заноза в сердце. И не вытащить.
Маршал посмотрел на меня со странным выражением в глазах, но ответил королю:
— Понимаю. Но об этом не стоит вслух, а то если Алевтина узнает…
— Это было давно, — буркнул Барбаросса.
— К прошлому нас тоже ревнуют, — ответил Маршалл, повернулся ко мне: — А на вас, сэр Ричард, и не взглянула!
— Ну и что? — ответил я с раздражением.
— Странно как-то.
— Ерунда, — ответил я, потому что оба смотрели на меня и ждали хоть какой-то реакции.
— Да, — согласился Маршалл, — такая ерунда, что я даже не знаю… И не понимаю. Она мчалась через такие опасности, чтобы спасти вас от петли, взамен подставив под петлю свою нежную шею… но на вас даже не посмотрела!
Я пожал плечами.
— Здесь много красавцев. Куда мне.
Мои губи что-то говорили еще, глаза вроде бы улыбаются, хотя и сомневаюсь, что улыбаются, я разводил руками, кланялся в нужных местах, но настоящий я мечусь в великом смятении внутри черепа и не понимаю, что теперь. Сейчас, по мнению леди Беатриссы, король не станет меня вешать: мое задание так или иначе выполнено. Она в руках короля, а доставлена хоть и не лично мной, но благодаря мне. Так что я от петли спасен. А вот она…
Барбаросса взглянул на меня, толкнул в бок.
— Что, в ступоре?… Я тоже. Такой позор.
— В чем? — спросил я тупо.
Он скривился.
— Доблесть и самопожертвование всегда были нашей привилегией. Привилегией мужчин. Нет, даже рыцарей!… А тут вдруг женщина.
Маршал сочувствующе хмыкнул.
— Да, она в дерьмо всех нас втоптала. Отойти мне, что ли, от вас подальше, Ваше Величество?
— Отходи, — хмуро разрешил Барбаросса. — Вообще-то унизила своим благородством только нас с сэром Ричардом. Да еще так на виду у всех, зараза… Теперь о ней пойдут восторженные рассказы, менестрели состряпают баллады,… где она вся в белом, как говорит сэр Ричард, а мы… соответственно, в коричневом.
Маршал добавил ехидно:
— … а еще король будет горбатым карликом с окровавленными когтями после поедания младенцев.
Я смолчал, мне как-то плевать, что менестрели мало обращают внимания на правду жизни. Искусство правдивее, чем какая-то там жизнь. А народ учится истории не по летописям, а по всяким там операм типа «Князя Игоря» да «Ивана Сусанина».
Через четверть часа меня настойчиво пригласили в королевские покои. Сэр Стефан сопровождал, весь из себя почтительность, но глаза горят любопытством, поглядывает искательно, самому спросить неловко, но вдруг я да восхочу что-то прояснить.
Я не восхотел и даже не изволил. Дверь в покои распахнули уже без задержек, я вошел быстро, король стоит лицом ко мне, наклонившись и упершись в стол обеими руками. Во всю столешницу расцвеченная карта, я успел увидеть зелень лесов и синие вены рек.
Барбаросса поднял голову, поморщился.
— Что-то ты сник, братец… Всегда свеженький, аки корнишон, а сейчас, как в воду опущенный…
— Злорадство — грех, — сообщил я. — Смертный.
— Ну так уж и смертный…
— Или почти смертный, — уточнил я, так как никак не запомню что входит в этот достаточно короткий перечень. — Во всяком случае недостойный государя, который у карты мира бдит и мыслит о человечестве.
— Чего-чего? — переспросил он с недоумением. — Это о каком таком человечестве? Я что, совсем дурак? Мне бы свое королевство сделать богатым, а человечество мне…
— Не продолжайте, Ваше Величество, — прервал я. — Государственные деятели такого масштаба не должны произносить такие слова.
— Какие?
— Которые вы хотели изречь, — сказал я злорадно.
Он отмахнулся, подошел к креслу. Меня кольнуло острой жалостью: король, усаживаясь, оперся о спинку рукой, как бы не доверяя, что ноги удержат. И тут же я вспомнил, что Барбаросса и встает так же: либо обопрется обеими руками о край стола, помогая мышцам ног поднять грузное тело, либо придержется за спинку кресла.