Ричард Длинные Руки - принц-регент

Орловский Гай Юлий

Он нахмурился. На его стороне железно останутся только переписчики древних книг, богословы да знатоки права, а этого может и не хватить для перевеса их партии на выборах.

— Хорошо, — сказал он рассерженно, — я снимаю это обвинение. Но вы понимаете, что, превращаясь в такое существо, подвергаете огромному риску не столько тело, сколько свою душу?

Я посмотрел на него с огромным уважением.

— Отец Ансельм, вы очень умный человек.

Он зыркнул исподлобья.

— Ну, спасибо…

— Вы заметили то, —

сказал я доверительно, — чего никто не зрит. Только вы поняли, что в теле этого существа приходится бороться с новыми демонами, что терзают мои ум и душу.

Он спросил понимающе:

— Плотские?

— Да, — подтвердил я, — но в чревоугодном смысле. Самые сильные плотские бушуют в человеке, это единственное существо на свете, что готово вязаться круглый год, в то время как все животные для этого целомудренно выбрали только весну, а вот чревоугодность… это ужас! В крылатом теле зверя только и думаю, что бы сожрать еще, а потом еще… Постоянно терзает голод, хотя это ложный голод, но, конечно, я борюсь и с этими искушениями во славу Всевышнего!.. И только вы это поняли и заметили, отец Ансельм!

Он проговорил, уже заметно смягчившись:

— Да… гм… это да, я такое зрю, ибо мне дано… Но вы это делайте пореже, как можно реже…

Я воскликнул:

— Только в крайних случаях, отец Ансельм! Господь сотворил человека совершенным для всех случаев жизни. Ну, почти для всех. Только вот человек — существо азартное. Хорошего ему мало. Ему подавай самое лучшее, что предусмотрено Господом и всячески поддерживается матерью нашей, церковью!..

Глава 2

Когда я вышел, навстречу бросился не только Жильберт, но и Смарагд, Гвальберт, а с ним двое робко взирающих на меня монахов. Я не успел плотно закрыть за собой дверь, как нетерпеливый Смарагд вскрикнул, перебирая ногами, как нервная лошадка:

— Ну что? Ну как?

Я посмотрел на него свысока.

— Как что? Отец Ансельм весьма умный человек. Думаю, он уже с нами.

— Ансельм? — охнул Жильберт. — Да никогда… Он же поддерживает Фростера!

— Почему никогда? — спросил я.

— Потому что узколобый догматик, — горячо сказал Жильберт. — Церковные догматы заслонили ему все, что происходит в монастыре!

— А мелочи нужно отбрасывать, — пояснил я. — Он зрит в корень, потому он с нами. Хотя, конечно, сам об этом еще не догадывается.

— Какой корень? — спросил Жильберт обалдело.

— Свой корень, — ответил я. — Но это ничего, это нормально, он же мыслящий человек, потому ничего другого не видит и не желает знать, кроме своего мнения. Когда мы покажем ему свои корни, он наверняка пересмотрит свои ошибочные взгляды. Вы же знаете, что все взгляды, которые не наши, ошибочны. И даже неверны по определению.

Гвальберт проговорил с подозрением:

— А с чего он вдруг пересмотрит?..

— Мы предъявим ему такое, —

пообещал я, — против чего он устоять не сможет!

— А… что?

— Пока не знаю, — ответил я с оптимизмом, — и даже не представляю! Но мы обыщем и предъявим. Надо верить в светлое будущее всего прогрессивного человечества, в авангарде которого с песней шагаем мы!

— С молитвой? — переспросил брат Жильберт нерешительно.

— Ну да, — сказал я удивленно. — А я как сказал? Разве молитва — не наша любимая песня? Я такие боевые молитвы знаю, даже маршевые под рев труб, вздрогнете! От ликования, конечно.

Издали донеслось густое протяжное пение, полное скорби и печали. Все умолкли, повернулись в ту сторону. Из крыла, где кельи монахов, медленно шествует колонна монахов.

Четверо монахов с надвинутыми на лица капюшонами несут простой и даже не окрашенный гроб. Первым за ним идет отец Аширвуд, в правой руке кадило, которым помахивает с размеренностью механизма, следом престарелый отец Хайгелорх опирается на трость при каждом шаге, его почтительно поддерживает под руку брат молодой монах и тоже старается идти в ногу мелкими семенящими шажками.

Я остановился, смиренно опустив голову, гроб пронесли мимо, я слышал удаляющийся голос отца Аширвуда:

— Господь наш милосердный, мы молим за брата Шелестини, что умер без отпущения грехов…

— Ибо пал в неравной битве в борьбе со злом, — добавил кто-то.

— Не забудь о нем, — сказал третий, — и позаботься о его душе, она того заслужила.

Гроб пронесли мимо входа в главный зал для общих молитв, где у порога уже ждут в торжественном молчании аббат Бенедарий, приор с помощниками, келарь и прочие должностные чины монастыря.

Отец Бенедарий, как настоятель всего монастыря, одной рукой прижимая к груди Библию, другой медленно и торжественно перекрестил гроб. Лица у всех суровые и сосредоточенные: прошли века с тех пор, как врагу удавалось пробираться в сам монастырь, и вот он, грозный час, наступил снова.

— Во имя Господа, — сказал отец Бенедарий слабым голосом и перекрестил гроб еще раз. — Милостивого и Всемогущего.

Монахи ответил в один голос:

— Аминь.

Гвальберт спросил меня шепотом:

— С церковным судом — это хорошо, а насчет темной тени есть хоть какие-то новости?

— Есть, — ответил я. — Но только не лучшие.

— Что, снова показывалась?

— Да, — ответил я.

Он прорычал:

— Ну почему мне эта тень ни разу? Я бы эту сволочь… Прости, брат паладин, я не то хотел сказать. Ты делаешь все, что можешь, я знаю. Мы бы и того не сумели.

Я хлопнул его по плечу и отправился к себе в келью. Мыслей роится куча, все такие умные и блистательные, но мне сейчас хотя бы одну дельную или полудельную, дальше уже начнется обработка и шлифовка, но пока в черепе, как в деревне, через которую прошли войска Мунтвига.