Ричард Длинные Руки – сеньор
Шрифт:
– Но что, ваша милость?
– Если, конечно, ты останешься на службе. Я не хочу, чтобы хорошие доспехи ушли из замка.
Он упал на колени, ухватил мою руку и поднес к губам.
– Да я весь душой и телом ваш! Я уже забыл, где вообще мой край… И вспоминать о нем не хочу!
Челядины поспешно расцепляли доспехи, складывали в кучку. Стражники помогали, их руки тряслись от жадности, это им обещано это железо, которое могут носить только благородные, но пока никто не решался взять хотя бы поножи. Священник прочел молитву по трем погибшим, я велел выдать жалованье их семьям, а также оказать
Женщины спешно таскали в большой зал на стол вино и еду, я объявил большой пир по случаю победы, а после пира будет раздача пряников, то бишь трофеев. Сорок прекрасно вооруженных воинов сложили головы при попытке захватить замок, почти все их доспехи и оружие уцелели – разве не праздник?
Я не мог успокоиться, пытался садиться, но меня просто подбрасывало, вставал и метался по двору, по замку, снова во двор, присматривался к огромной груде доспехов, отдельно сложили мечи, шестоперы, кинжалы, щиты.
Женщины пугливо обходили трофеи, хотя священник их уже разминировал, бегом таскали из подвалов в зал окорока, ветчину, буженину, на кухне горят все печи, там пеклось, жарилось, тушилось, ароматные запахи лезут в ноздри.
Среди бегающих слуг только одна двигалась, как будто плавала в воде, я остановил ее, это оказалась хорошенькая девушка, с милым и очень хорошеньким личиком, простым и наивным, я ее сразу узнал, как-то подсмотрел нечаянно, когда переодевалась, и сейчас, кое-что вспомнив, перевел взгляд на ее стан, не осиная талия, что понятно, но и не толстушка, хорошенькая и полненькая…
– Леция, – сказал я, – с тобой что-то случилось? На тебе как будто всю ночь воду возили!.. Бледная, под глазами синие круги… Ты не болеешь?.. А чем от тебя так пахнет? Дьявол, разве же можно так напиваться?.. Ты где, в солдатском бараке провела всю ночь?
Зигфрид делал мне какие-то знаки. Я сперва не уловил, чего он добивается, от чего предостерегает, наконец отпустил ее властным движением руки, повернулся к нему.
– Сэр Ричард, – сказал он, – сегодня же первый день мая!
– Да, – согласился я с легким недоумением, – но мы далеко на юге, так что здесь уже жарко, как летом. А при чем тут май?
Он округлил глаза, спросил страшным шепотом:
– Милорд не знает о Вальпургиевой ночи?
Я открыл и закрыл рот. Конечно, я слышал, видел, что-то читал, в уши одно время лезли отрывки из оперы «Вальпургиева ночь», видел картины старых и современных художников, пил пиво с этим названием, пользовался кетчупом «Вальпургиева ночь», так что из всей этой мешанины могу сказать, что отмечалась эта ночь с последнего дня апреля на первый мая, то есть как раз со вчера на сегодня. Все ведьмы слетаются на этот ежегодный праздник, там оттягиваются по полной, кайфуют, балдеют, ибо завтра утром снова на работу, снова строгая узда морали, молитвы, шаг вправо и шаг влево – попытка к бегству, а подпрыгнешь…
– Ага, – сказал я довольно глупо, – вот оно что… То-то эти темные рыцари и монстры к нам ломанулись! А давно Святая Вальпурга померла?
Я смутно помнил, что уимбурнская монахиня
– Я что, монах, чтобы запоминать имена простолюдинов?.. Не всех принцев крови помню…
Да, мелькнула мысль, церковь первая уравняла людей в правах и начала возводить в святые, невзирая на его счет в банке, политический вес или связи с олигархами.
Подошел Гунтер, сразу уловил, о чем речь, предложил:
– Можно шепнуть отцу Ульфилле, он ее сразу на костер… Можно, сжалившись, ничего не говорить, а отослать ее обратно в деревню. Правда, у нее там семеро братьев и трое сестер, работы нет, она им еще и помогает…
Я поморщился. Что говорить про этих несчастных бунтарей, когда двое из моих друзей два-три раза в год, в том числе и в ночь с конца апреля на первый день мая, вот так же уезжают в подмосковный лес на слеты таких же противников церкви, переодеваются в одежки, которые их предки носили тысячу лет тому, жгут костры, прыгают через огонь, передают по кругу братину с квасом, вырезают на деревьях языческие символы и то кланяются им, то бросают в них легкие туристские топорики! Если это творят через две тысячи лет после начала христианства и при почти полном невмешательстве церкви в жизнь, то что говорить про этих вот задавленных строгостью и пуританством церкви, исполнением множества обрядов, знанием молитв, заговором, необходимостью креститься, молиться, снова креститься и молиться?
– Не надо, – сказал я, – главное, чтобы в остальные дни работала хорошо. Как у нее с этим?
Гунтер выпрямился, сказал с надеждой:
– Работает хорошо, очень старательная.
– Ну и черт с нею, – отмахнулся я. – Пусть расслабится разок-другой, пар выпустит. Нельзя всех силой в царство небесное, обожглись, знаем. Пойдемте за стол, уже зовут!
И все-таки посматривают с недоумением, все понимают буквально, уже представили себе, как тащил и пинками, пинками в распахнутые ворота мимо святого Петра с амбарными ключами на поясе…
За столом, к моему удивлению, уже восседал и священник, хотя я его вроде бы не приглашал. Все-таки в такой наглости что-то есть, уверен же в примате духовности над всеми этими подвигами, сшибанием друг друга с коней, даже уверен в том, что все люди – братья. Уверен и готов отстаивать, получить от меня в зубы недрогнувшей рукой. Более того, наверное, уверен, что это он нам оказывает благоволение, что сел с нами за один стол, ведь он – отец, падре, батюшка, а мы – чада, дети, овечки блеющие…
Когда я опустился за стол, отец Ульфилла провозгласил торжественно:
– Да возблагодарим Отца Небесного за дарованную нам победу над силами Зла!.. Да поклянемся, что и впредь будем чисты и верны Его заповедям, ибо только верным своим людям Господь помогает и поддерживает в трудные минуты!.. Аминь.
– Аминь, – прозвучали десятки голосов. – Аминь, аминь, аминь…
Священник требовательно взглянул на меня, я намек понял, взялся за нож и вонзил в бок зажаренного целиком олененка. Тут же заблистали ножи, мясо резали, кромсали, пошло чавканье, довольное рычание.