Ричард Длинные Руки — вице-принц
Шрифт:
Я поинтересовался осторожно:
— Ваше высочество, а насколько далеко вы собираетесь… вот так… продвинуться? Может быть, пора отвезти вас обратно? А то во дворце могут поднять тревогу?
Она помотала головой.
— Нет-нет. Отец и так надо мной трясется, даже во двор выпускает неохотно. А мой жених, как понимаю, во время войны вообще не сможет к нам попасть. Потому я велела сказать фрейлинам, что выехала ему навстречу. Понимаете, принц, мне уже двадцать два года, я почти старая дева, мне обязательно нужно поскорее выйти замуж!
— Прекрасное
— Скорее бы, — сказала она с тоской.
Она сходила к ручью и ополоснула лицо и руки, а я тем временем покрыл скатерть деликатесными ломтиками мяса, чуть-чуть сыра, а в основном блеснул сладостями, вспомнив все вкусности, что когда-то едал. И, конечно, создал восхитительнейшее мороженое, сам посмотрел и облизнулся.
Принцесса вернулась, ахнула.
— Как?.. Что это?
— Сухой паек странника, — сказал я скромно. — По бедности, по скудости… В дороге чем только не питаемся, зато дома отъедимся…
Она осторожно присела у скатерти, я с удовольствием смотрел, как она, глядя на мои пальцы, берет то же самое, что и я, но если я лопаю с каменным лицом, то она ахала и закатывала глаза, облизывала пальчики, хотя у нее не пальчики, а пальцы, даже пальцыщи, а когда добралась до рассыпчатого печенья, вообще впала в восторженный ступор.
Я съел порцию фруктового мороженого, а четыре других, начиная с шоколадно-сливочного и заканчивая хитрой смесью орехового с мелко нарезанными дольками фруктов, оставил ей.
Все равно она принцесса, несмотря на ее рост, ширину плеч и грубость крупных черт лица: не ест, а кушает, все сравнительно изящно, сдержанно, хотя вижу, как наслаждается каждым мгновением, а еще по ее лицу время от времени проходит некая едва уловимая тень, но я орел, все замечаю, и даже догадываюсь, что она то сдается, то борется с собой, постоянно примеряя себя к образу Алиеноры и стараясь походить на нее, но в то же время как-то нужно ладить и с окружением, ну просто непонятно, как Алиеноре удавалось мчаться на горячем коне, оголив грудь, навстречу врагу, когда просто сесть в седло по-мужски считается верхом безнравственности!
Я поймал себя на откровенном мальчишестве: ну-ка, решится или не решится оголить грудь и помчаться на врага?
Нет, вряд ли, слишком уж строги здесь правила. Такое не прошло бы даже в Сен-Мари, а здесь так и вовсе…
Она быстро зыркнула на меня, губы от холодного мороженого вспухли и стали надутыми, как спелые сливы.
— А как, — прошептала она и сильно покраснела, — отнеслись мужчины, когда она обнажила грудь… впервые?
Я изумился:
— Вы же не собираетесь обнажать ее перед простолюдинами? А благородные люди умеют ценить и восхищаться красотой. По моему разумению, красивая женская грудь не уступит по красоте выпуклым мышцам коня или умело выкованной рукояти меча. И любой мужчина, способный с восторгом смотреть на великолепного скачущего коня, борзую в азартной погоне за ушастым, каравеллу под всеми парусами, бойцовского петуха в бою… тот в состоянии с таким же эстетическим наслаждением смотреть и на женщину.
— Ох, — сказала она в восторге и в то же время в сомнении, — я не думаю, что в нашем королевстве таковы даже рыцари.
— Мы сейчас встретим наших рыцарей, — сообщил я. — И хотя это ваши соседи, вартгенцы, но они в большей степени приобщены к высокой куртуазной культуре.
— Но это же не бой…
— Вы можете немного поупражняться, — предложил я. — На ограниченном числе объектов.
— А так можно?
— Это удобно, — сказал я. — Бриттия долгое время была слишком уж отрезана от Варт Генца и других южных королевств рельефом местности… так что никто здесь не знает, как в Бриттии одеваются, как едят, какие сапожки носят.
Она проговорила, сильно стесняясь:
— Покрой платья одно, а костюм амазонки…
— Главное, — объяснил я, — как будете держаться. Если начнете мяться и стесняться, все поймут, что с вами что-то не в порядке. И даже увидят, что именно, как вы понимаете тоже. А если гордо и величественно, глядя свысока и не отводя взгляда, то вы утвердите свою манеру, и все примут это как данность.
Она прошептала, вся дрожа и покрываясь красными пятнами:
— Ой, я не могу… Я слишком труслива…
— Алиенора смогла, — напомнил я.
— Она отважная!
— Такой ее видели, — уточнил я, — но что она чувствовала на самом деле? Какой была внутри?
Она вздрогнула и уставилась в меня блестящими глазами.
— Вы думаете?
— Многое не такое, — сказал я мудро, — каким кажется.
Она судорожно вздохнула и попросила вздрагивающим голосом:
— Отвернитесь.
Я с готовностью повернулся к ней спиной и начал озирать дальний лес, а она, судя по шелесту, торопливо расшнуровывала платье спереди.
Похоже, то ли передумывала, то ли впадала в ступор от дерзновенности своего жеста, но я ждал долго, наконец она произнесла уверенно, но весьма дрожащим голоском:
— Мы можем ехать.
Я повернулся и, стараясь даже не замечать дивной белизны правую грудь, вершину которой венчает ярко красная земляничка, кивком подозвал Зайчика.
— Тогда в путь!
Бобик прыгал вокруг нас, мешал подсадить ее в седло, а она сказала с бледной улыбкой:
— Бобик, будь со мной… С тобой мне почти не страшно..
Наши кони пошли ноздря в ноздрю, я смотрю прямо перед собой, Лиутгарда в своем прекрасном платье-костюме держится в седле как приклеенная, взгляд тоже устремлен вдаль, щеки полыхают ярким румянцем, до чего же идет ей этот темно-зеленый цвет, что так оттеняет румянец и… гм, я же не смотрю, но все равно вижу, мы такие, ценители прекрасного…
Бобик убегал далеко вперед, ловил и приносил дичь, я хвалил сдержанно, и так старается чересчур, что-то принайтовывал за спиной у седла, что-то втихую выбрасывал, пока Бобик где-то носится.