Ричард Длинные Руки – виконт
Шрифт:
Фрида воскликнула виновато:
— Ваша милость!
Король взглянул на сэра Смита, на меня, снова на Смита.
— Понятно. Вот что, езжайте оба.
— Ваше Величество, — запротестовал сэр Смит.
— Оба, — рявкнул король. Глаза засверкали гневом. — Я обойдусь без нянек. Не думаю, что у нас будут трудности, а вот у вас… Впрочем, если оставите со мной Пса, а также Фриду и монаха, чтобы уравновешивали друг друга…
— Договорились, — быстро ответил я. — Фрида, присматривай за собачкой. И за Его Величеством заодно уж. Кадфаэль, половина операции будет провалена, если гады короля все-таки прибьют. Охраняй, ты это сможешь!
Обратно
Смит сразу же отстал, но если я поспею, то сумею отсрочить начало схватки, чтобы он успел принять участие. Отвращение Барбароссы к турниру понятно, настоящие короли турниры либо запрещали, либо сильно ограничивали. Любое большое сборище вооруженных и жаждущих схваток людей опасно для правопорядка, для самого короля. Например, в 1170-м турнир между отрядами Baldwin of Hainault и Godfrey of Louvain плавно перерос в жестокое побоище, а затем и резню.
Бывали случаи, когда такие турниры сразу переходили в кровавую резню, а то и в малые гражданские войны. Не говоря уже о таких постоянных потерях, как убитые рыцари. Ведь каждый правитель предпочитает, чтобы как рыцари, так и вообще воины погибали за страну и Отечество, то есть за короля, а не в бесполезных драках.
Зайчик стремительно несся по прямой, холмы не огибал, турнирное поле уже близко. Я начал сбрасывать скорость, на вершине самого высокого холма успел заметить сидящего в позе роденовского мыслителя человека в очень не рыцарской и даже не простолюдинной одежде.
Он сидит на древнем, наполовину погрузившемся в землю камне, сглаженном сверху, как череп великана. Я пригляделся, вздрогнул, поспешно остановил Зайчика с ним рядом. Далеко в низине ярко цветет множеством шатров, как исполинское поле с диковинными цветами, Каталаунская долина. Вон прямоугольник турнирного поля, справа и слева пологие холмы, на которых устроены скамьи, огороженный загон, где уже горячат накрытых броней и цветными попонами коней рыцари…
— Panem at cirzenzes, — раздался знакомый, чуть ироничный голос. — Люди не меняются.
Смеющиеся глаза на умном продолговатом лице внимательно разглядывают меня, одной рукой упирается в камень, другой красиво уперся в бок. Поза вроде бы и не горделивая, не заносчивая, как обычно стараются выглядеть рыцари, но все равно исполненная сдержанного достоинства.
— Меняются, — возразил я почти автоматически. — Только медленно.
— Да? — спросил он с сомнением. Левая бровь приподнялась, придавая лицу совсем уж дьявольское выражение. — Больше всего знают о римских гладиаторах, но дрались и в просвещенной и гуманной Элладе, и в Древнем Египте, и в Аккадии… Будут драться и потом, будут драться всегда…
— Не думаю, — повторил я, но тут же вспомнил все футболы, хоккеи, бои без правил, чемпионаты по боксу, реслингу, которые жадно смотрит весь мир. — Ну, это будет не так уж и…
Он уловил изменение в моем голосе, чуть-чуть улыбнулся, но не стал дожимать, а в глазах вроде бы появилась некоторая вселенская грусть.
— Увы, — сказал он сочувствующе, — вам легче, вы — верующий. Вам неважно, что и как на самом деле. Я бы тоже хотел, чтобы зверя в человеке можно было удушить в одно прикосновение. Но вы же видите, сэр Ричард: законного короля сместили грубо, силой, несправедливо. Сместил мелкий интриган, а подлый народ волнуется только о зрелищах, не отменили бы!
Я посматривал с подозрением, когда же заговорит о Темных Пятнах, не выдержал, спросил напрямик:
— Думаю, хотите сказать что-то насчет Темных Пятен?
Он вскинул и вторую бровь, лицо вытянулось еще больше.
— Почему вдруг?
— Да я одно малость распотрошил, — объяснил я со злорадством. — Разрушил Темную Церковь сатанистов, а без нее и само Пятно уже и не Пятно вовсе…
Сатана поморщился.
— Дорогой Ричард, я как-то уже говорил вам, что к Темным Пятнам я не имею никакого отношения. А теперь, раз уж вы меня подозреваете в связях, как вы деликатно намекнули, с Темной Церковью, то скажу честно и откровенно: даже смешно думать, будто меня такие глупости интересуют.
Я сказал обвиняюще:
— Но ведь Темные клянутся вашим именем!
— И что? — спросил он с интересом. — Если кто-то где-то зарежет ребенка и скажет, что действовал в интересах сэра Ричарда Длинные Руки, судья должен сразу же тащить вас в тюрьму?.. Дорогой Ричард, меня абсолютно не интересует та церковь. Темная, как они называют, или Светлая. Или в полосочку. И всякие там сатанисты, как они себя зовут. Вы же знаете, я за развитие наук и за просвещение, а церкви… неважно, белые или темные, — за слепую веру. Тут уж неважно, за кого они. Более того, скажу самую крамольную вещь…
Он взглянул испытующе. Я кивнул.
— Не решаетесь?
Улыбка пробежала по его красиво очерченным губам.
— Боюсь, вас шокирует.
— Меня? — удивился я. — Я видывал такое, что даже вас бы обшокировало с головы до копыт. Несмотря на весь ваш сатанизм. А я продолжал пить чай с вареньем.
Он покачал головой.
— Снова удивляете? Так вот, даже мой основной оппонент, который все построил на краеугольном камне слепой веры, даже он вряд ли слушает, что говорят о нем в церквях! В «его» церквях. И вряд ли принимает их как «свои».
Улыбочка ехидная, как же иначе, вот щас либо грохнусь на пол и помру от кощунства, а если организмом покрепче, то с пеной у рта буду доказывать, что Господь — свят, что церковь — его детище, что у него нет других забот, как только говорить с народом через попов.
— Ну, — сказал я туповато, — дальше. Или это все?
Он всмотрелся так, словно не верил, что я все понял, а когда убедился, что мне как с гуся вода, вздрогнул, глаза расширились.
— Вам мало?
— Ну и что, — повторил я, — что с того? Да, церковь — инструментарий людей, а не Бога. И в то же время — это путь к Богу. Путь через раздувание в огонек той искры, что заложил Бог. Или эволюция, какая на хрен разница? В смысле какая разница, как назовем? Я не то что предполагаю, я даже уверен, что Бог совсем не то нам уготовил, что думаем сами, и даже совсем не то, о чем распинается церковь. Мало ли что она говорит… в данный исторический момент мракобесия. Говорить нужно то, к чему существо готово. Что может воспринять. Говорить как детям, что мечтают стать, глядя на отца, плотниками или сапожниками, а отец для них уже отковал мечи, а для девочек загодя шьют свадебные платья… но пока помалкивают. Девочки не знают, что такое месячный цикл, а мальчики не знают, что однажды наступит период половой зрелости и весь мир изменится.