Ричард Длинные Руки – вильдграф
Шрифт:
– Погоди, – проговорила она, – ты как будто вообще не одобряешь, что конунг укрепляется в Тиборе?
– Не одобряю, – согласился я. – Хорошее слово: не одобряю.
– Почему? – спросила она. – Это же так понятно! Человек такого ранга и власти в его огромном племени не может оставаться простым жителем! Он и здесь хочет получать больше уважения, чем рядовые горожане. Ну, хотя бы на уровне придворных короля…
Я сказал саркастически:
– Ага, придворных! Вы сами в это верите?
Она поморщилась.
– Да знаю я эти слухи. И ярл Элькреф намекал, но с его стороны это всего лишь ревность. Нет-нет, в мою сторону конунг даже не смотрит, это ревность одного сильного мужчины к другому. Двух степняков близко к трону быть не может, как сказал Элькреф. Но он ослеплен своими чувствами, сам вообще-то не несет никакой нагрузки! А конунг берет на свои плечи тяжелые и неприятные обязанности, моему отцу меньше забот. Наши люди преуспевают в ремесле, торговле, нам все равно не нравится носиться с оружием… Если даже мой отец, король, не против усиления Бадии, то какое дело тебе?
– Оружие порождает власть, – возразил я. – И портит характер. Даже нравы. Тем более, у слишком юных.
Она поинтересовалась с недоумением:
– Кого ты называешь слишком юными?
– Кочевники, – сказал я, – остаются юными, даже дожив до седых волос. И умирают юными, хотя у них очень редко кто умирает от старости. Таким нельзя давать в руки оружие. Тем более – власть.
– Верховная власть останется у моего отца, – запротестовала она, – а остальная у его советников – Раберса, Фангера, Сарканла, Иронгейта…
Я покачал головой.
– Не останется.
– Ты не прав!
– Хотелось бы, – сказал я сухо. – Но Бадия, как мне кажется, все же сместит твоего отца. Он не настолько изощрен, чтобы оставить его прикрытием. Он по-своему честен и прям и просто убьет, просто потому, что его племя потребует крови и ясных знаков его власти. У кочевников военная демократия. Бадия вынужден считаться с мнением военной верхушки и даже общим настроением воинов своего племени. Они попросту возжелают захвата города, разграбления… и еще введут, как мне иногда кажется, человеческие жертвоприношения. Хотя бы по большим… даже особым праздникам.
Она отшатнулась.
– Они не посмеют!
– Будучи здесь полными хозяевами? – усомнился я. – Элеонора, вы мне казались не только красивой, но и умной! Но теперь решили, что быть только красивой – достаточно?.. Да, это путь большинства женщин. Простите, я должен идти. У меня дорога большинства мужчин.
Она сказала резко:
– Сидите! Что у вас за привычка уходить без позволения?..
– Вы мне прошлый раз разрешили, – пробормотал я.
Она сказала с гневом:
– Вы меня вынудили! А это недостойно мужчины. Единственное оправдание, что полностью снимает с вас вину, ваша грубость не от черствости, а от чрезмерной чуткости и скромности.
Я разинул рот.
– От… скромности? Моей?.. Ага, ну да, я еще какой скромный! Сам сижу частенько и восхищаюсь, какой же я скромняга, с ума сойти! Другого такого поискать…
– А еще вы побаиваетесь обязанностей, – сказала она быстро. – Я всю ночь думала о нашем разговоре, но чаще видела ваш полный достоинства взгляд, гордый разворот плеч, вашу осанку героя и… я бы даже сказала, полководца. Вы пока не думаете об этом, но вы можете…
– Ни за что, – твердо сказал я, плечи мои зябко передернулись. – Как славно быть простым героем-одиночкой! Иду себе, играю арбалетом… Впереди все цветет, а сзади все горит… Нет, я ни за что не стану жить в этих каменных джунглях, где человек человеку волк, товарищ и брат. Джунгли – это такая дико разросшаяся оливковая роща, полная ужасных хищников.
Она покусывала губы, почти не слушая, взгляд стал отстраненным, на лице отражается борьба множества разноречивых и достаточно мощных, судя по мимике, мыслей. Наконец несвойственные женщине морщины со лба ушли, лицо разгладилось, она вскинула голову и обратила на меня сияющий взор.
– Я боялась этого ответа, – произнесла она ясным голосом, – но предчувствовала, что гордый сын степи просто не может ответить иначе… Что ж, тогда я пойду за тобой, Рич! Женщина всю жизнь ждет настоящего мужчину и редко когда вообще видит даже издали. Но если у нее был шанс и она его упустила, то жизнь ее превратится в ад. Если упущу тебя, я никогда себе не прощу! И жизнь моя станет горька и безрадостна.
Сиденье начало накаляться подо мною, воздух показался чересчур жарким и душным, словно весь павильон в огне. Элеонора, гордая и прекрасная, смотрит воспламененным взором, даже страшновато, вдруг да бросится на шею, переполненная собственной жертвенностью, женщины умеют раздувать ее до неимоверных размеров, чтобы предъявить нам счет на сумму побольше.
– Ваша светлость, – сказал я почтительно.
Она прервала:
– Называй меня Элеонорой!
– Я не посмею…
– Ты посмел сразиться с магами, – возразила она с сияющими глазами. – Я даже не могу предположить, сколько драконов ты перебил, чтобы добраться до них, и ты робеешь перед женщиной?
Я вздохнул и развел руками.
– Зато перед какой…
Она сказала счастливо:
– Ты герой, Рич!
– Ну, с этим мне трудно спорить…
– Ты мой герой, – сказала она жарко. – О тебе я мечтала, таком скромном и мужественном, исполненном внутреннего достоинства и отваги. Мои подруги с первого же дня прожужжали о тебе уши, но я, такая самоуверенная, не желала слушать ни о ком, кроме Элькрефа! Но теперь вижу, что впервые правы были они, а не я. Рич! Если ты не захочешь жить в городе, я пойду за тобой в степь!
Я замер, мозги разогрелись так, что начинают плавиться, на лбу выступил пот, начинает жечь кожу.
– Я вообще-то, – сказал я поспешно, – по большей части в пустыне…
– Я пойду и в пустыню!
– Там раскаленные под солнцем дюны, – сказал я торопливо, – скорпионы, тарантулы, змеи и пауки. С ними сражаться – ничего героического. А еще, самое главное, я не останусь здесь. У меня не то, чтоб уж важные дела… но я хочу увидеть весь Гандерсгейм, потому вскоре подо мной заскрипит седло, на задних ногах зазвенят шпоры, а мой верный конь заржет и пойдет вскачь, набирая скорость, чтобы свист ветра в ушах…