Ричард Длинные Руки – вильдграф
Шрифт:
Сарканл тяжело повернулся в кресле, вокруг сдвинулись волны кишечно-коричневого цвета.
– А если они схлестнутся с конунгом? – произнес он гулким голосом. – Ну и что? Не думаю, что ярость Бадии заденет нас. Он знает, что этот десятник просто один из приезжих. Просто привез новости гостю Его Величества короля Жильзака.
– Так дайте ему ответ в зубы, – потребовал Иронгейт, – и пусть везет обратно!
– Уже получен, – сказал всезнающий Фангер. – Ярл Элькреф составил письмо брату и передал этому десятнику.
– Что в том письме?
Фангер развел руками.
– Даже не пытался узнать… из-за ничтожности интереса. Нам какая разница, будет ярл Элькреф или не будет возвращаться в свое племя? Он и здесь не больше мелкой рыбешки.
– А что десятник сделал с письмом?
– Набирается сил перед дальней дорогой! Скоро уедет.
Раберс пробормотал:
– Мы не вольны ему приказывать. Насколько знаю, он вольный степняк, его крохотное племя далеко и ярлу Элькрефу не подчиняется. Как и его брату. Передать письмо – было просто любезностью попутчика.
– И чего он тут торчит?
– Он только приехал, – вступился Фангер. – Правда, сразу же подрался с челядью Его Величества, из-за чего немедленно привлек к себе внимание.
– Иначе кто бы его заметил, – вставил Иронгейт желчно.
– А потом, – закончил Фангер, – то ли подвиги, о которых никто не знает, то ли слухи о них…
– Может быть, – с раздражением в голосе спросил Иронгейт, – ему денег дать на дорогу? Коня перековать, запасы купить?.. Что нужно, чтобы убрался немедленно?
Раберс сказал со вздохом:
– Степняки слишком помешаны на чести, гордости. Он денег не возьмет, а уедет только тогда, когда захочет. Даже когда восхочет! Мне кажется, он сам уже зол на конунга. И жаждет с ним схватки.
Фангер воскликнул тонким голосом, я видел, как его затрясло, распространяя по залу кисло-тошнотворный цвет резеды:
– Только этого недоставало! Они же разнесут весь дворец!
– Если бы только дворец, – пробормотал Иронгейт. – А вот город…
– Может быть, предложить ему выполнить какое-то поручение на противоположном краю Гандерсгейма? За большую награду. И еще пообещать почести, конечно.
Раберс буркнул:
– А нам это зачем?
– Он может погибнуть, – пояснил Фангер, – по дороге туда, может – на обратном! А еще наверняка погибнет там, на месте, если придумаем что-то невозможно трудное…
Я видел, как лица у всех посветлели, сам подумал, стоит ли браться, смотря что пообещают в награду, но Раберс устало махнул рукой и заявил раздраженно:
– Перестаньте! Такие люди все делают по-своему. Никаких поручений он брать от нас не восхочет.
– Почему? – спросил Фангер обиженно.
Раберс фыркнул:
– Они ж гордые!
Ну, не настолько, мелькнула у меня мысль, смотря что предложили бы. Ну да ладно, они думают обо мне лучше, чем я о себе сам, так что постараюсь соответствовать народному мнению.
Самый пугливый из активных заговорщиков, Фангер, пропищал тонким голосом:
– Как собрание думает, десятник все-таки ввяжется в противостояниие с конунгом?
Иронгейт пожал плечами.
– Кто знает. Варвары непредсказуемы. Им резоны не указ, они прислушиваются к внутреннему голосу чести. Что тот скажет, то и делают. А мы хоть стой, хоть падай от того, что получается.
Раберсу, похоже, надоел разговор, что ушел в сторону, сказал нетерпеливо:
– В любом случае, это касается только этого безрассудного десятника и конунга. Оба степняки, оба считают себя великими героями, оба предпочитают решать сложные вопросы простыми ударами мечей. Вот пусть и решают.
Я чувствовал, собрание подходит к концу, скоро все хлынут к дверям и сомнут меня. Стражи так и не ощутили, когда я осторожно поднялся, затаив дыхание, и на цыпочках пробежал за угол, где в глубокой нише вышел из незримности и уже гордо-деловым шагом удалился.
Конечно же, никто не сомневается в исходе схватки конунга и десятника. Конунг не только умелый воин, но и умный, осторожный, предусмотрительный. А я, понятно, только умелый…
Глава 3
Воздух чистый и свежий расцеловал меня, едва я ступил за дверь. Почти с чистого синего неба по саду бьют крупные редкие капли летнего дождя. Солнце просвечивает все капли, и они сверкают в падении ярче бриллиантов.
Он прекратился раньше, чем ноги вынесли меня из-под навеса. Я почти ослеп от бьющего солнца не только сверху, но из-под ног, с мокрых листьев деревьев, отмытых камней обычно запыленных стен.
Голова закружилась от бездны света, я чувствовал себя странно, инстинкт вел в сад поглубже, спасаясь от ярких лучей, здесь все дремлет, отягощенное жарой и зноем, терпеливо ждет вечерней прохлады. Узоры светотени скользят по дорожке взад-вперед, откликаясь на едва слышный ветерок далеко вверху, воздух неподвижный, как в неглубоком и прогретом до дна озере.
Чуть дальше затаились в тени куста две антилопы. Говорят, принцесса приучила их брать лакомства из ее рук, на ветвях под защитой крупных листьев дремлют огромные бабочки, а по соседней аллее идет быстрым шагом прямой, словно копье проглотил, Ланаян, как всегда в начищенном до блеска панцире, в стальных наколенниках и наручниках, даже сапоги с металлической окантовкой по краям.
– Вот вы где, – произнес он без выражения, – не готовитесь к состязаниям? Зря.
Я пожал плечами, Ланаян свернул и вышел на мою дорожку, перегородив мне путь.
– Выигрыш будет большой, – сообщил он.
– Знаю, – ответил я. – Рука Элеоноры Гордой?
– Только возможность, – уточнил он. – Но это очень много. А должность при дворе – наверняка.
– Я на такие мелкие ставки не иду, – сообщил я.
– Сейчас не мелкие, – возразил он скучным голосом. – На этот раз впервые будут участвовать и кочевники. Им и раньше не запрещалось, но ни один не падал так низко, чтобы опуститься до участия в этих смехотворных играх, где убивать нельзя по-настоящему.