Ричард Длинные Руки – вильдграф
Шрифт:
– Кочевники, – сказал я, – крепкие ребята. Все время упражняются, презирают смерть, драться будут жестоко.
– Наши тоже умеют, – заверил он.
– Ваши обучались на чучелах, – возразил я. – А кочевники вообще презирают тех, у кого на лице нет боевых шрамов.
– Опасаетесь, – спросил он напрямик, – что после состязаний охрану короля наберут из чужаков?
– Не сам король важен, – сказал я. – А вот его охрана вхожа во все помещения, башни и подвалы. В нужный момент могут перебить всех, кто все еще против смены власти… Такие есть?
– Таких
Я запнулся, не зная, говорить ли больше, чем уже сказал, но, с другой стороны, уже и так сказано больше, чем достаточно, уже не повредит откровенность чуть больше, чем уже есть.
– Ланаян, – сказал я, – даже не знаю, кто ты и что ты, но мне кажется, ты стойкий и верный солдат. Верный королю, а не своему кошельку. Потому скажу прямо: кочевников нужно остановить раньше. Когда перебьют соперников на этих дурацких соревнованиях, конунга уже ничто не остановит.
Он смотрел исподлобья, лицо стало неприятным.
– И что вы предлагаете?
– Я тоже предпочел бы, – сказал я, – чтобы на троне усидел король Жильзак Третий. Возможно, это еще и будущий тесть ярла Элькрефа, младшего брата моего ярла Растенгерка, я в этом как бы заинтересован. Но если конунг Бадия приподнимется еще на одну ступеньку, ему и король будет уже не король, не так ли? А еще он точно сумеет избавиться от ярла Элькрефа….
Ланаян смотрел на меня все так же, набычившись, а после паузы проговорил с угрозой:
– Вы не простой посланец, не так ли?
Я понизил голос:
– А ты не совсем дурак, верно?
– Жизнь во дворце научит всему, – буркнул он. – Значит, вам доверено не только письма носить… но и от имени своих ярлов что-то делать?
– Я пользуюсь полным доверием, – сказал я скромно. – Больше сказать ничего не могу.
Он кивнул.
– Этого достаточно.
– Вот и славно…
– Я так и подумал, – проговорил он все так же угрюмо. – С первого же дня, когда вас увидел. Но я заметил, что и конунг вас оценил выше, чем другие.
– Конунгу пока не до меня, – заметил я. – Потом, конечно, может заняться и мною. Но мы попробуем не допустить его до следующей ступеньки, когда вся власть окажется в его руках.
Он пробормотал:
– Мы?
– Да, мы.
– Кто-то с вами есть еще?
– Есть, – ответил я.
– Кто?
– Ты, дорогой Ланаян.
Он посмотрел на меня странно, козырнул и, обойдя меня, как вкопанный дураками столб посреди дороги, пошел дальше. Я не стал смотреть ему вслед, и так никто не убедит меня, что начальник дворцовой стражи попался мне совсем случайно.
Как всегда, когда мысли врастопырку, жутко захотелось кофе. Крепкого, горячего, сладкого. Огляделся украдкой, сад велик, вот там вообще дремучий уголок, отступил туда, сосредоточился… через пару мгновений в ладони ощутил горячую тяжесть.
Моя глиняная чашка, уродливая и безобразная, но я к ней чувствую объяснимую нежность: это же первое, что я сотворил, пользуясь новыми возможностями!
Правда, это не помешало зашвырнуть ее в кусты, как только опорожнил содержимое в глотку. Мозги, получив с притоком крови и порцию кофе, разогрелись и выдали новую мысль: в самом деле, почему не попытаться сотворить гору золотых монет? Это уже другой уровень, больше соответствующий майордому… а майордом все же выше, чем маркграф. Вообще майордом – моя самая высокая ступенька, а майордому как ходить по дорогам, что ничем не лучше бездорожья, с копалкой в руке? Несолидно…
Долго не мог сосредоточиться, в голову лезли то плюмбумы, то феррумы, наконец, в памяти всплыл аурум, формула золота, это тоже ничего не дало, напрягся и вспомнил атомный номер, атомную массу, плотность, температуру плавления, память у меня теперь, как у стада слонов, всякую хрень помнит, нужное в этом хламе не сразу отыщешь, даже о сусальном золоте с отчаяния подумал, уже хотел бросить ломать голову, не маркграфье это дело, как вдруг уже не в мозгу, по крайней мере – не в головном, всплыло просто ощущение золотой монеты, а их немало прошло через мои пальцы.
Почти сразу я ощутил холод, словно подуло с севера и принесло колючий снег, а на ладони потяжелело. Горячий комок трудно назвать монетой, но это золото, я щупал, пробовал на зуб, подбрасывал на ладони, чувствуя тяжесть благородного металла.
Придать нужную форму никак не удавалось, что-то у меня с воображением, слишком пляшет и бунтарит, но я уже вошел в азарт и заставлял себя с таким напором, словно ломаю тюремную решетку в ночь перед казнью. Наконец удалось расплющивать и делать ровные такие диски, но с изображением никак не клеилось, однажды только получился всадник, пронзающий копьем мелкую такую ящерицу, буковки вообще плясали.
Наконец я решил, что эти монеты будут выдавать за особо старинные, да и кого интересует клеймо, в золоте главное – вес. Сейчас измочалился, создавая одну-единственную монету, словно отряд смертельно раненных вылечил, но, возможно, со временем научусь делать с меньшими затратами сил…
По аллеям за это время бессчетное количество раз прошли гуляющие. Мне кажется, кто-то замечал меня в кустах, но предпочитал делать вид, что не видит, так спокойнее. Когда покой и демократия, никому ни до кого нет дела, что удобно в первую очередь для Бадии. Диктатуры возникают только в демократических обществах, там нет против них защиты…
Выждав момент, когда вблизи никого, я хотел выскользнуть на аллею, но послышались голоса, я присел за толстым деревом. Показались двое придворных короля, осанистые, дородные, все в расшитых золотыми нитями костюмах, один на ходу втолковывал другому:
– Даже мышь можно продать как слона, если правильно ее упаковать! А ваши люди работают по старинке…
– Да они просто тревожатся, – возразил собеседник, толстый, даже тучный, но с непропорционально худым лицом. – Слухи всякие ходят…