Ричард Львиное Сердце: Поющий король
Шрифт:
Приподнимаясь в стременах, Ричард имел возможность увидеть заключительный миг сражения. Полки Лувара и Меркадье с двух сторон подошли к мосту через Эпту, взяв в кольцо жалкие остатки уничтоженной армии короля Франции и добивая их. Сострадания он не испытывал слишком велика была подлость Филиппа, затеявшего войну здесь, когда Ричард был еще там, в Святой Земле.
Он хорошо видел самого Филиппа, который с горсткой своих самых лучших воинов сумел все же прорваться на мост, скача впереди всех, являя столь несвойственную ему отчаянную отвагу. И тут свершилось непредвиденное — старый мост затрещал и обрушился под тяжестью закованных в стальные латы всадников.
— Божья кара! — ликовал Ричард, устремляясь на Фовеле к берегу реки. — Позорный провал предателя и подлеца!
Очутившись на берегу, король Англии наблюдал за тем, как король Франции, все же оставшись невредимым, выползает на правый склон и в смертельном ужасе карабкается наверх, к замку. Лишь трое из его рыцарей спаслись вместе с ним — остальные утонули в Эпте. Лучники уже натягивали тетивы, чтобы поразить стрелой главного врага, но Ричард остановил их:
— Пусть живет! Это все равно его конец. Больше он нам не опасен. А если залижет раны и снова захочет помериться с нами силами, так не раньше чем года через три, и тогда мы снова покажем ему нашу несокрушимую мощь.
На другой день Ричард послал в Жизор письмо, в котором уведомлял Филиппа-Августа, что не собирается захватывать замок, ибо считает Жизор самым гнусным местом во всем мире, так что король Франции может отсиживаться в нем хоть до глубокой старости вместе со своим любезным ассасином, именующим себя христианским именем Жан.
В ответ Филипп написал, что готов заключить с Ричардом мирный договор. Через несколько дней оба короля съехались у того места, где некогда рос исполинский жизорский вяз, священное древо, коему в древности поклонялись друиды, а в последнее время нередко устраивались ковены по всем правилам сатанинской науки — с плясками, принятием колдовских зелий, пролитием крови, беготней и свальным грехом. Шесть лет назад под сенью жизорского древа Ричард и Филипп-Август, будучи тогда неразлучными друзьями и союзниками, заключили мирный договор со своим врагом — королем Генри Плантагенетом, отцом Ричарда. Тогда же объявили о том, что принимают на себя крест и собираются идти в Святую Землю в качестве крестоносцев. Потом была снова война с отцом, и снова съезжались под жизорским вязом для мирных переговоров, а когда отец произнес роковые слова о том, что не уступит ни пяди своих земель, доколе стоит сей могущественный вяз, Филипп-Август объявил, что в таком случае срубит проклятое дерево. На другой же день здесь произошла знаменитая Жизорская битва, во время которой Филипп и Ричард весело срубили многовековой и таинственный вяз.
Сейчас, подъезжая к широченному, уже гнилому пню, Ричард вспоминал, каким грохотом и треском сопровождалось падение великого жизорского вяза. Цепляясь за свою жизнь, Ормус — таково было у вяза имя — лишил жизни нескольких славных рыцарей, которые в пылу сражения не заметили падающего на них исполина. Но такое древо и не могло уйти без жертв. Зато как было весело! Теперь, вспоминая тот радостный день, Ричард не испытывал никакой злобы по отношению к королю Франции и, когда они съехались, обратился к побежденному врагу доброжелательным голосом:
— Здравствуй, Филу! Вот мы опять здесь, у жизорского вяза. Точнее, у его пня. Помнишь, как мы срубили этого Ормуса?
— Да, — отвечал Филипп, — а теперь ты срубил меня, Уино.
— На войне как на войне, Филу. Но ведь ты знал, что когда-нибудь я разгромлю тебя, когда начинал воевать со мной? Или ты надеялся управиться до того, как я возвращусь из Святой Земли? Напрасно. Я великий государь, а величие государя заключается прежде всего в том, что у него надежные люди, и когда монарх отсутствует в своих владениях, их, эти владения, есть кому защитить без него.
— Каковы будут ваши условия, король Англии? — спросил Филипп-Август мрачно. — Графство Блуа? Герцогство Бурбон? Пикардия? Фландрия? Быть может, графство Вермандуа?
— Нет, — покачал головой Ричард, — Оставь все перечисленное себе. Мне не нужны твои земли. Их у тебя и без того раз в пять меньше, чем у меня.
— Что же тогда? Деньги?
— Денег можно было бы содрать с тебя. Не бойся, я возьму меньше, чем тот выкуп, который был уплачен за мое освобождение императору Генриху. Брать с тебя какие-либо клятвы бесполезно, ибо ты законченный клятвопреступник. Что же мне еще взять? Пожалуй, заберу у тебя этот пень. Пусть он отныне принадлежит мне на память о моей блистательной победе.
— Можешь забрать себе и Жизор, который ты подарил мне во время крестового похода.
— Нет, Филу, Жизор мне не нужен. Поганое место. Оставь его себе.
Закончив войну с Францией и восстановив границы своих владений, Ричард отправился в обитель Фонтевро навестить свою мать Элеонору. Она была страшно рада видеть его и хвасталась тем, что наконец-то стала христианкой. Она, всю жизнь уклонявшаяся от совершения таинств святого причастия, на склоне лет все же обратилась душой к Господу.
— Ты помнишь мамушку Шарлотту? — спросил ее Ричард.
— Это была твоя воспитательница в детстве, так? — стала припоминать Элеонора.
— Да, так.
— А почему ты о ней вспомнил?
— Однажды я спросил у нее: «А почему моя мама никогда не ходит к святому причастию?»
— И что же она тебе ответила?
— Она сказала так: «Потому что ваша матушка, светозарная королева Элеонора, на самом деле птица, а птички — создания Божии, им причащаться и не полагается, они и так при Боге живут. Вот как-то раз ваш батюшка, доблестный король Анри, топнул ножкой и говорит: „Немедленно причастите ее насильно!“ А она тут обернулась в свое птичье обличье, взяла всех своих детушек под крылья, да и вылетела в окошко».
— Милая Шарлотта! — рассмеялась Элеонора. — Жива ли она?
— Нет, я узнавал, она умерла, когда я был в Святой Земле.
— Вот как… Жаль ее… А ты представляешь, Бернар де Вентадорн — помнишь его? — тоже стал монахом, он поселился неподалеку отсюда в одной мужской обители.
— Он, кажется, когда-то был твоим любовником?
— Конечно! А кто не был моим любовником? Все были. Увы, твоя мамочка не была в молодости созданием Божиим, как обо мне говорила мамушка Шарлотта. Ах, Бернар! Какой же он был ветреник! Ты не замечал никогда, что все Бернары почему-то ветреники?
— Но был ведь и Бернар Клервоский.
— Ах, оставь! Это тоже был, знаешь ли… Не будем о нем. Все-таки он как-никак, а святой. Ты знаешь, тут у меня гостил один священник из Нельи, по имени Фульк. Он проповедует покаяние.
— Все священники проповедуют покаяние, мама.
— Этот особенно. Он сам провел весьма бурную молодость, а ныне обратился ко Господу. Вот бы тебе послушать его. Кстати, он намеревается стать новым Пьером Эрмитом [149] и вести за собой толпы в новый крестовый поход. Почему бы тебе не повидаться с этим Фульком, а, рыжик?
149
…намеревался стать новым Пьером Эрмитом… — Пьер Эрмит — монах-отшельник, один из вдохновителей Первого крестового похода.