Ричард Львиное Сердце: Поющий король
Шрифт:
Стихийное выступление обиженных англичан было сбито. Началось построение войска, которое не могло остаться незамеченным с мессинской стороны. Ближе к полудню в лагерь явились городские нотабли Йордан Люпин и адмирал Маргарит с сообщением, что им удалось успокоить горожан и что им поручено пригласить вождей крестового воинства завтра утром на переговоры.
— Никаких переговоров, — возразил Ричард: — Я намерен немедленно идти на город, чтобы забрать то, что мне причитается по наследству.
— Об этом нам тоже поручено сообщить вашему величеству, что городские нотабли полны решимости самостоятельно взять на себя ответственность за выплату наследства Гвильельмо Доброго. Это будет в первую очередь вынесено на обсуждение на завтрашних переговорах.
— Вот как? — удивился Ричард. — Стало быть, граждане Мессины намерены уплатить то, что должен был уплатить их сюзерен?
— Можно сказать, что так оно и есть.
Поморщившись и сделав вид, что ему страшно не хочется откладывать взятие города, король Англии все же согласился ждать завтрашних переговоров.
— Но учтите, — сказал он на прощанье, — если завтра в полдень я не получу свою долю наследства Гвильельмо, мои войска обрушатся на Мессину подобно лаве вулкана.
Вечером на военном совете Ричард в присутствии военачальников, среди которых были Джон Эйвон, Жан де Бриенн, графы Дрё, Бар и другие, обсудил план завтрашних действий на случай, если переговоры с нотаблями не принесут желаемых результатов. По окончании совета король уселся в той же комнате с камином, что и вчера, и с теми же друзьями. Позвал к себе Леонарда Глостера и, когда тот явился, сказал ему:
— Ваша безрассудность не делает вам чести, сэр Глостер.
— Приношу свои искренние извинения, сэр Плантагенет, — с усмешкой во взоре отвечал тот. Он, быть может, имел бы и дерзость улыбаться при этом, но губы и нос у него были здорово разбиты.
— Однако не обольщайтесь, полагая, что вы такой уж храбрец, — добавил Ричард. — Вами руководило Провидение, выбравшее сей день для открытой стычки с мессинцами. Желаю вам завтра отличиться в сражении и не побывать еще раз в выгребной яме. Ступайте.
Когда Глостер удалился, Ричард с друзьями принялся пить вино. Вскоре разговор снова зашел о восточном сенешале ордена тамплиеров, Жане де Жизоре.
— Что он тут делает? — вопросил Ричард, — Разве мало дел в левантских комтуриях?
— Да, тут что-то нечисто, — молвил Амбруаз.
— Я вот все думаю, — продолжил король. — Почему он, добившись столь большой власти в знаменитом рыцарском ордене, до сих пор не сделался великим магистром?
— Он явно не хочет этого, — сказал Робер. — Ему выгодно проталкивать на самую вершину ордена не самых лучших и далеко не самых умных членов Ковчега [35] . Причем именно таких, которые готовы будут слушаться его советов. В этом есть существенное отличие власти монаршей от власти орденской, заключающееся в том, что последняя не является наследственной и зачастую лишена благодати.
35
Ковчег — верховный орган тамплиерского ордена; в ковчег входили великий магистр, три сенешаля и девять коннетаблей. Иногда — только магистр и сенешали.
— Увы, — вздохнул Ричард, — и монаршья власть часто бывает безблагодатной.
— И все же есть в любой монаршей власти Божье соизволение, если не благодать. А то, что происходит в последние годы с орденом тамплиеров… Я уверен, что поражение под Хиттином и утрата крестоносцами Иерусалима — тоже плоды деятельности Жана де Жизора. Одно только не могу понять, — задумчиво почесал бороду коннетабль Робер, — как это Жан допустил, что вы, ваше величество, срубили его священный вяз, знаменитое древо Жизора.
— Даже самый лучший конь иной раз спотыкается, — сказал король Англии. — Ничего, еще представится случай обломать ноги этой жизорской коняжке. Никогда не прощу ему убийство бедного Клитора.
— Клитора? — удивился Герольд де Камбрэ.
— Имеется в виду маркиз Мишель де Туар, — сказал Амбруаз.
— Я слышал, что Жан убил некоего маркиза де Туара, — молвил Робер де Шомон. — Хотелось бы послушать об этом убийстве, если эн Ришару угодно будет рассказать.
— Это было при дворе Раймона Тулузского, — откликнулся на просьбу тамплиера король. — Мне было одиннадцать лет, когда я впервые приехал туда, в столицу трубадуров. Каких только замечательных кавалеров и дам там не было! Я сразу же напрочь забыл, как еще недавно вместе с мамушкой Шарлоттой потешался над нравами тулузцев. В первый же день я попал на большое состязание трубадуров в честь прекрасных дам и поразился изяществу обхождения, блеску бесед и изысканности одежд. Тогда только что стали носить верхние одежды из полосатых тканей, сочетающие в себе белое с зеленым, красное с зеленым, синее с белым и красным, красное с желтым и черным. Сам патрон ордена странствующих трубадуров, граф Тулузский, восседал на троне, поставленном на возвышении. Как сейчас помню — на нем было белоснежное блио с золотыми и черными ломаными полосами, плечи покрывала горностаевая пелерина, а голову — пурпурная шапка с горностаевым околышем. Великий магистр ордена трубадуров Бернар де Вентадорн стоял посреди зала в широком ярко-красном пелиссоне, отороченном мехом, и играл на огромной скрипке, а двое жонглеров сладостными голосами распевали его новую кансону. Здесь же были прославленные Арнаут де Марейль и Арнаут Даниэль. И Альфонс Арагонский, влюбленный в дочь Раймона, Аделаиду. Она стояла неподалеку. И Сайль д’Эскола со своей возлюбленной, Айнермандой де Нарбонн. И конечно же великий мастер придумывать людям меткие сеньяли виконт Аутафортского замка Бертран де Борн. И многие другие знаменитые трубадуры, молва о которых распространялась по всей Франции, Англии, Испании, Италии и даже Германии. Все они сверкали со вкусом составленными нарядами, за исключением Мишеля де Туара, который был наряжен как павлин или попугай и так же глуп. Он стоял неподалеку от моей матери, сидящей в кресле и одетой по-византийски в тунику, расшитую жемчугом и золотом далматику и так же раскрашенный лорум [36] .
36
Лорум — одна из частей императорского одеяния в Византии. В XII в. лорумы вошли в моду среди высшей знати в Европе. Представляет собой шарф-накидку.
— Вы помните все в таких подробностях! — восхитился Робер. — Я бы никогда в жизни ни за какие награды не упомнил бы, кто во что был одет сегодня утром, а вы, эн Ришар…
— Это одно из ярчайших воспоминаний моей юности, — улыбнулся Ричард Львиное Сердце, — Еще бы мне не помнить! А моя мать Элеонора!.. Она была несравненно прекрасна в своем последнем цветении, и многие из присутствовавших мужчин — я жадно подмечал это! — подолгу засматривались на нее, хотя ей было уже сорок пять или сорок шесть лет. Мои братья, Анри и Годфруа, тоже были здесь. Когда стихли восторги по поводу выступления великого магистра трубадуров, Бертранде Борн, заметив меня, заорал: «Смотрите-ка! Еще один рыжий. Никак, это Ришар? А мы уже его брату дали прозвище „Жаровня“. А он еще рыжее. Вот беда-то! Придется придумывать сеньяль позабористее». А когда Раймон де Тулуз спросил меня, хочу ли я спеть одну из своих песенок, которые распевает пол-Аквитании, я сначала храбро ответил: «Да», но тотчас смутился и сказал: «Нет». И тотчас Бертран де Борн наградил меня сеньялем, под коим я был известен до того, как стал Львиным Сердцем, — «Уино».
— Стало быть, и первый сеньяль вам придумал Бертран де Борн?
— Он, бродяга, кто же еще! Мне тогда было лестно, что не успел я появиться в столице трубадуров, как меня тотчас приняли за своего и мгновенно дали сеньяль. Это ободрило меня, и я лихо спел свою сирвенту про чертополох и мухомор.
— Ту самую, в которой чертополох говорил о себе, что он роза, в надежде, что мухомор никогда не видел роз, а мухомор видел розы, но помалкивал и врал чертополоху, что он подосиновик, в надежде, что тот никогда не видел подосиновиков, — оживленно сказал Амбруаз.