Рифтеры (Сборник)

Уоттс Питер

«Если я делаю все это, а любви не имею, то я – медь звенящая» [80] , – подумал он.

Он сознавал это основами мозга, глубинами своего «оно». Садизм записан в строении тела, а секс... секс мало того, что насилие, он – сплошное неуважение. И кому нужно обращаться так с другим человеческим существом в середине двадцать первого века? Никто не вправе так поступать, тем более – чудовища с неисправными вы­ключателями. У него дома имелся сенсориум, позволяв­ший воплотить любое плотское желание, предоставляя

ему виртуальных жертв в таком высоком разрешении, что получалось одурачить даже его.

80

«Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий» (1Кор 13:1).

Были и другие преимущества. Не понадобятся боль­ше сложные ритуалы ухаживания, в которых он вечно путался. Не придется опасаться инфекций и неуклюже выставлять анализы чем-то вроде предварительных ласк. И не будет больше этого жестокого блеска в глазах жерт­вы, которая, может быть, догадалась.

Он во всем разобрался. Черт, он нашел новый смысл жизни.

Отныне и впредь Ахилл Дежарден будет цивилизован­ным человеком. Он обратит свои порочные страсти на машину, а не на живую плоть – и тем самым спасет себя от целой прорвы неловкостей. С Авророй все обернулось к лучшему – он чуть не попался, но вовремя вывернулся. Вот уж у кого точно все провода в голове перепутаны. Центры боли и удовольствия – все вперемешку.

Лучше не связываться с такими психами.

ПОЖАРНЫЕ УЧЕНИЯ

Она просыпается где-то в море.

Непонятно, что привело ее в себя – вспоминается мягкий толчок, словно кто-то осторожно будил ее, – но сейчас она совершенно одна. Того и добивалась. Могла бы заснуть где-нибудь в трейлерном парке, но ей нуж­но было одиночество. Потому она проплыла мимо «Ат­лантиды», мимо пузырей и генераторов, мимо хребтов и расщелин, когтивших округу. Наконец добралась сюда, к отдаленному уступу из пемзы и полиметаллических руд, и уснула с открытыми глазами.

А теперь что-то ее разбудило, и она не могла сори­ентироваться.

Она снимает с бедра сонарный пистолет и обводит окружающую тьму. Через несколько секунд возвращается смазанное множественное эхо с левого края. Прицелив­шись в ту сторону, она стреляет снова. В самом центре оказывается «Атлантида» с ее пригородами.

И еще более твердое и плотное эхо. Уже рядом – и приближается.

Идет не на перехват. Еще несколько импульсов пока­зывают, что вектор движения минует ее справа. Тот, кто приближается, о ней не знает – или не знал, пока она не применила сонар.

Учитывая отсутствие «кальмара», он движется на удивле­ние быстро. Из любопытства Кларк направляется ему напе­ререз. Налобный фонарь она притушила, света едва хватает, чтобы отличить донный грунт от морской воды. Ил обла­ками поднимается вокруг. Изредка попадаются камушки и хрупкие морские звезды, лишь подчеркивая однообразие.

Головная волна настигает за миг до самого объекта. В бок ей врезается плечо, откидывает ко дну. Вздымается ил. Ласт шлепает Кларк по лицу – она вслепую шарит руками и хватается за чье-то предплечье.

– Да какого хрена!

Рука вырывается, но брань, видимо, оказала свое дей­ствие. По крайней мере, он больше не брыкается. Облака мути кружатся скорее по инерции.

– Кто... – Звук грубый, скрежещущий, даже для во­кодера.

– Это Лени. – Она прибавляет яркости в фонаре, и яркий туман из миллиардов частиц взвеси слепит ее. Отплыв в чистую воду, Кларк направляет луч на дно.

Там, внизу, что-то шевелится.

– Че-орт! Свет выключи...

– Прости. – Она притемняет фонарь. – Рама, это ты?

Со дна поднимается Бхандери. Механический шепот:

– Лени... привет.

Наверно, повезло, что он ее еще помнит. Черт, что он вообще еще может говорить. Когда перестаешь бы­вать на станции, не просто гниет кожа. Не просто раз­мягчаются кости. У отуземившегося рифтера стирается кора головного мозга. Если позволить бездне слишком долго вглядываться в тебя, все метки цивилизации тают, как лед в проточной воде. Кларк представляет, как со временем разглаживаются извилины мозга, возвращаясь к примитивному состоянию рыбы, более подходящему к подобной среде.

Рама Бхандери еще не так далеко ушел. Он даже ино­гда появляется внутри.

– К чему такая спешка, что накрылось? – жужжит ему Кларк, не слишком надеясь на ответ.

Но ответ она получает.

– Накры... дофамином, наверно... эпи...

Через секунду до нее доходит. Дофаминовый приход, накрыло его. Неужели он еще настолько человек, что способен на каламбуры?

– Нет, Рама, я хотела спросить, куда ты спешишь?

Он зависает рядом с ней черным призраком, еле ви­димый в смутном мерцании фонаря.

– А...а... я не... – голос затихает.

– Бабах, – снова начинает он после паузы. – Взрыв. Сли-ишком ярко.

Толчок, вспоминает Кларк. Такой сильный, что раз­будил ее.

– Что взорвали? И кто?

– Ты настоящая? – рассеянно спрашивает он. – Я... думал, ты гистаминовый глюк.

– Я Лени, Рама. Настоящая. Что взорвалось?

– Или ацетилхолино... – Он поводит ладонями перед лицом. – Только меня не ломает...

Бесполезно.

– ...она мне больше не нравится, – тихо жужжит Бхандери. – А он гонялся за мной...

У Кларк перехватывает горло. Она придвигается к нему.

– Кто? Рама, что...

– Уйди... – скрежещет он. – Моя... территория.

– Прости, я...

Бхандери разворачивается и плывет прочь. Кларк, по­давшись было следом, останавливается, потому что вспо­минает: есть другой способ.

Она усиливает свет фонаря. Под ней еще висит мутная туча – над самым дном. В такой плотной ленивой воде она продержится много часов.

Как и ведущие к ней следы.

Один – ее собственный: узкая полоска ила, взбитая ее движением с восточного направления. Другой след отходит от него под углом 345 градусов. Кларк движется по нему.