Рихард Зорге – разведчик № 1?
Шрифт:
Прокурор пишет, что «насилия к Зорге не применяли». Но в это верится слабо, а по правде говоря, не верится совсем. Зачем тогда Ёсикава интересовался состоянием его здоровья? Это можно понять, если бы речь шла о тяжело больном Клаузене, но у Рихарда было достаточно хорошее здоровье, чтобы не следить за его состоянием… если, конечно, не применять пыток. Но, как бы то ни было, спустя неделю после ареста разведчик заговорил. В своих показаниях он старался взять всю вину на себя, выгораживая остальных. И еще – особо попросил не трогать «девушку из кафе», которая не имела ни малейшего отношения к его работе. Узнав, что его выдал Одзаки, Рихард сказал лишь: «Японец остается японцем».
Самым стойким из всех оказался мягкий интеллигентный Бранко Вукелич. Сохранилась пометка японского следователя: «У Вукелича совершенно отсутствует желание раскаяться». Даже генерал Уиллоуби, ярый антикоммунист, отметил: «Он обладал большим мужеством, потому что даже в самых подробных обвинительных материалах, которые сохранились, невозможно найти никаких детальных сведений о его работе. Его ранняя смерть в тюрьме также доказывает, что он оставался тверд…»
Брошены и забыты
Эйген Отт был возмущен до глубины души. Едва узнав об аресте своего друга и помощника, он 23 октября отправляет в Берлин сообщение:
«Здешний многолетний представитель “Франктуртер цайтунг” Рихард Зорге и другой подданный германского рейха Макс Клаузен арестованы японской полицией по подозрению в поддержании будто бы враждебных государству связей. Одновременно арестовано некоторое число японцев, один из которых якобы близко стоял к кругу сторонников бывшего премьер-министра князя Коноэ… Можно предположить, что речь идет об акте мести или об интриге, в которую оказался запутан Зорге. Как здесь известно, относящаяся к нам враждебно группа все еще обладает большим влиянием в полиции и в среде чиновничьего аппарата министерства внутренних дел и министерства юстиции, в связи с чем в обстоятельствах дела Зорге нельзя исключать враждебных Германии намерений».
Он подозревал провокацию и требовал свидания с Рихардом, а также чтобы его ознакомили с материалами предварительного следствия. Свидание было получено, правда всего на пять минут. Арестованному категорически запретили касаться в разговоре обстоятельств его дела, впрочем, едва ли он сам стал бы об этом говорить с немецким послом. Вопросы посетителей сначала переводились на японский, а уж потом с разрешения следователя Зорге мог отвечать. «Он был плохо выбрит, – вспоминал впоследствии Отт, – одет в куртку заключенного и производил ужасающее впечатление». Присутствовавшему на свидании посланнику Кордту запомнилось другое: «Он держался прямо и производил впечатление человека, владеющего собой. “Мне запрещено давать вам разъяснения”, – ответил он на наш вопрос. Он не высказал никаких желаний, отказался также и от услуг адвоката…». В самом деле, можно себе представить адвоката, предоставленного посольством германского рейха, который защищает в судебном процессе коммуниста, обвиняемого в шпионаже на Советский Союз!
В конце ноября Отт получил и письмо из прокуратуры с кратким резюме данных следствия. Лучше бы он его не получал! «Находящийся под подозрением Рихард Зорге, – говорилось там, – в ноябре 1919 года в Гамбурге вступил в германскую коммунистическую партию…» – и так далее, все, о чем уже говорилось в этой книге, с одной лишь разницей. Зорге почему-то упорно утверждал, что работал не на военную разведку, а на Коминтерн. Совершенно отрицать контакты с Четвертым управлением было невозможно, и он путал, говоря, что точно не знает, к какой структуре относится организационно, что Четвертое управление обеспечивало его работу только технически. Вряд ли он на самом деле не знал, на кого работал – скорее делал вид, что не знает, чтобы избежать передачи в ведение военной контрразведки.
Отт, все еще находясь в состоянии шока от сделанного открытия и втайне надеясь, что это все-таки провокация, потребовал предоставить «вещественные доказательства», известил представителя гестапо и отправил приведенные японцами данные в Берлин, естественно умолчав о степени откровенности, с которой обсуждал со своим другом Рихардом дела посольства. Началось расследование «дела Зорге» в Германии.
Пока шла вся эта бюрократическая канитель, Отт оставался германским послом, чего никак не могли понять имевшие восточные представления о чести японцы, ведь он, как говорят на Востоке, «потерял лицо». Нет, никто не ожидал, конечно, что генерал сделает себе харакири или же застрелится, до такой степени уважение к европейцам в Японии не простиралось, но все же ожидали, что посол после такого скандала подаст в отставку, потом – что его снимут.
Ничего подобного! Уже в самый разгар скандала Отт писал Риббентропу, доказывая, что в высоких кругах Японии к нему относятся по-прежнему: «Премьер-министр пригласил меня, когда я передал ему мои новогодние поздравления, на семейную встречу; его супруга по-прежнему тесно сотрудничает с моей женой в организации помощи японским солдатам. Меня, как и раньше, приглашают члены кабинета на ужины в узком кругу…» – и так далее… но все это была только видимость, восточная вежливость, не более… По мере выявления того, какое количество информации получала советская разведка через посла Германии и военных атташе, японские чиновники и дипломаты становились все осторожнее в контактах с немецкими коллегами. Посольство было основным инструментом, с помощью которого германское правительство могло влиять на правительство Японии, и этот инструмент катастрофически быстро переставал быть эффективным. Японо-германские отношения начали ухудшаться. Конечно, не следует считать, что причина тому – одно лишь «дело Зорге». К тому времени стало ясно, что Германия безнадежно увязла в войне с Советским Союзом, и это также не вдохновляло японцев на сотрудничество. Но и это дело сыграло свою роль. Отта отозвали через год, когда этот шаг уже не мог ничего исправить. Так Рихард, уже находясь в тюрьме, в последний раз стал агентом влияния.
…Их содержали в тюрьме Сугамо. Врач Токутаро Ясуда, арестованный по этому же делу, оставил описание тюремных порядков.
«В шесть часов утра – подъем. Через час – проверка. Дверь камер открывается. Трое тюремщиков спрашивают: жив? Заключенный должен встретить их, распластавшись в поклоне на полу. Далее – завтрак: горстка риса или ячменя, чашка супа. Обед и ужин из прогнивших продуктов приходилось покупать за свои деньги. Если родственники заключенного были бедны, он не получал ничего. Днем – прогулка…».
В общем, обычный тюремный режим с некоторой восточной спецификой, в виде поклонов и питания за свои деньги. С заключенными в то время нигде не церемонились.
Впрочем, возможно, европейцам делались некоторые послабления. Так, Макс Клаузен вспоминал, что когда их возили на допрос, то японцам надевали кандалы, а его удостаивали наручников.
После растерянности и отчаяния первых недель Рихард держался мужественно. Переводил на допросах Иоситоси Икома, профессор германистики. Режим проведения допросов был либеральным, и в перерывах подследственный мог спокойно общаться с переводчиком. Тот вспоминает:
«Мы беседовали с доктором Зорге на самые разные темы, но главным образом о войне Германии с Советским Союзом; как видно, это интересовало его больше всего. Если советские войска одерживали верх, как это было на заключительной стадии Сталинградской битвы, он приходил в хорошее расположение духа, становился разговорчивее. В противном случае он выглядел разбитым и был очень скуп на слова. Он был большим другом Советского Союза. Доктор Зорге был прирожденным журналистом с характером искателя приключений… Мне точно известно, что уже после оглашения смертного приговора он писал в дневнике: “Я умру как верный солдат Красной армии”».