Рихтер и его время. Записки художника

Терехов Дмитрий Юрьевич

Казалось, сдача Москвы неизбежна. Самым трудным, самым критическим днем для столицы стал день 16 октября. В магазинах все раздавалось даром, дабы не оставлять врагу. По улицам ветер носил документы, выброшенные из окон учреждений. Началось минирование Большого театра и других центральных объектов города. А на дорогах все увеличивались заторы и росла паника.

Такова была Москва в этот страшный день.

И именно в этот день сообщили – пала Одесса…

Как Рихтер провел 16 октября? Что чувствовал, как отнесся к происходящему? Что он мог предпринять? Что может изменить лично для себя никому не известный музыкант, недоучившийся

студент консерватории перед лицом военного краха? Ничего.

Он прекрасно понимал, что жизнь родителей и его собственная жизнь в крайней опасности. Он не мог помочь близким и даже узнать хоть что-то о них. Другого бы это парализовало, ввело в отчаяние. Другого, но не его.

Он не собирался эвакуироваться и спокойно решил: будь что будет… Консерватория теперь опустела, и в его распоряжении был любой класс.

14, 15, 16 и 17 октября он не отходил от рояля. Здесь, в старом здании на улице Герцена, он чувствовал себя свободно и спокойно.

А Москве было не до музыки. В этот несчастный год Рихтер вышел на эстраду только раз. Совместно с дирижером Мелик-Пашаевым он исполнил для осажденной столицы Первый концерт Чайковского, который несколько месяцев назад уже играл в Большом зале Московской консерватории.

А сейчас враг был в ближайших пригородах. Шла эвакуация филармонии, и о концертах не помышляли. Музыкальная жизнь в столице замерла.

Следующие его концерты состоялись лишь весной 1942 года. Он играл то, что приготовил в это страшное время, а именно – сочинения Чайковского, Рахманинова, Баха, Бетховена, Шуберта, Шумана, Брамса и Прокофьева.

Глава двенадцатая

Времена года

Ценой неимоверных усилий и жертв столицу удалось отстоять. Началось медленное наступление наших армий. Начались тяжелейшие сражения за каждую пядь земли на фронтах от Черного до Балтийского моря.

А в тылу шла монотонная, трудная жизнь, жизнь военного времени. Заводы, фабрики, наркоматы – все работало круглосуточно. Все отдавалось фронту. Страна мерзла и голодала. В столице едва работало центральное отопление, дров почти не было. Опять появились «буржуйки», те самые, что уже грели Россию в первые годы революции. Эти ящики из кровельного железа с невиданной быстротой поглощали всякий хлам, а когда он кончался, на топку шла мебель. Но и ее не хватало надолго. Вот тут и наставала очередь книг. Уходили в небытие целые библиотеки…

В зимние месяцы главной ценностью стало тепло. Люди ютились вокруг своих железных ящиков, красных от жара, пока в них горело что-то, и моментально остывавших, как только огонь угасал. Уже через час сквозь щели и по полу проникал мороз, и любой ценой нужно было находить новое топливо. Часто отключали электричество. Холод и темнота были еще страшнее голода, и вопросы продовольствия отступали на второй план. Но когда удавалось запасти немного мерзлой картошки, то можно было осторожно планировать будущее. Если же нет, о том, что ждет впереди, просто не думали.

Так проходили долгие темные зимы.

С наступлением весны жизнь как-то налаживалась. Появлялась молодая крапива, и это было спасением! Она росла и в городе, и в предместьях. Из нее получался великолепный темно-зеленый отвар, что-то вроде щей. Это ели – и вскоре исчезала кровоточивость десен, затягивались незаживающие царапины, опадали шейные железы и заметно прибавлялось сил.

К июню все оживали, а

там уж наступало время, когда лето начинает делать весьма существенные подарки. Вокруг города раздавались участки под огороды, и по выходным пригородные поезда были обвешаны людьми с лопатами и мотыгами. Однако копаться в земле в столичных предместьях было пока опасно. Здесь временами лопата лязгала о ржавый снаряд или мину. Но после пережитой осады это были пустяки. К этому мало кто относился серьезно. Гораздо неприятней было найти ненароком другое: в те годы то и дело натыкались на неприбранные солдатские тела. Об этом сообщать не торопились – мало ли что, еще таскать начнут, не наше, мол, это дело. Просто от таких мест держались подальше. Каждого оплакивать – слез не хватит.

На сквериках, возле станций, во дворах сельских школ появились теперь хорошенькие фанерные обелиски. Они выглядели игрушечно и нарядно, то красные, то белые, то голубые. И никак не связывались с чьей-то печалью…

Снова стали работать пионерские лагеря, где то и дело случались неприятности, а иногда и трагедии, связанные с найденными детьми боеприпасами. Проводились линейки, маршировали строем, трещали барабаны, горела золотом труба, издавая немыслимые немузыкальные звуки, алели флаги и галстуки, и слышались команды, отдававшиеся совсем по-армейски. Жили по законам военного времени. И многим это нравилось. Ведь это было похоже на довоенную эйфорию. А к ней привыкли. Ее любили. Она связывалась с национальным достоинством и чувством непобедимости. И радио теперь все чаще сообщало нам о победах. Сводки Совинформбюро читал спокойный мужской голос. Изредка столичное небо озарялось салютами. Из репродукторов опять звучали песни и марши, но это была совсем другая, суровая музыка.

Стены домов, заборы были заклеены карикатурами на врага и призывами к народу. Город был некрасив. Его лицо исказила гримаса ненависти. Он ощетинился штыками восклицательных знаков: «Добьем гадину в ее логове!», «Родина-мать зовет!» Все стало неузнаваемым. Куда девались щеголеватые самоуверенные люди, ситцевые платья и значки, похожие на ордена?.. Все было будничным и понурым. Тяжелая поступь, замкнутость, сумрачные лица и всеобщая смертельная усталость…

Лето снова сменила осень, сырая и холодная. Дождь со снегом падал на все еще необходимый камуфляж. В домах снова топились «буржуйки». Снова жгли мебель и книги…

С арестом Генриха Густавовича Нейгауза Рихтер вновь предоставлен самому себе. Он только что окончил четвертый курс. В Москве у него по-прежнему нет жилья, и он меняет адреса, переезжая от одних знакомых к другим и занимаясь, где только возможно.

Его уже огромный репертуар продолжает быстро расти, несмотря на все лишения и неустроенность жизни. В эти годы он становится одним из ведущих солистов Московской филармонии.

Вот сведения о концертах Святослава Рихтера в период с 1941 по 1944 год, взятые из архива великого пианиста.

В 1941 году Рихтер сыграл лишь один концерт в зале Чайковского в Москве.

В 1942 году – семь концертов в разных залах Москвы.

В 1943 году – уже 30 концертов в Москве, Тбилиси, Баку, Ереване и Грозном.

В 1944 году Рихтер дал 51 концерт в Москве, Ленинграде, Тбилиси, Ереване и Киеве. В этом же году он впервые выносит на эстраду сочинения, только что пополнившие его репертуар. С мая по декабрь этого года в его программах следующие премьеры:

1. V. Бетховен – соната E-dur № 9 op. 14.