Рикошет
Шрифт:
Лица в масках говорят друг с другом, но я их не слышу.
Вкус металла кусает за язык, а запах гари перебивает даже запах спирта.
— Где моя жена? Мой сын? — думаю, я сказал это вслух, но никто мне не отвечает. — Лена! — мычу я, и ее имя разбивается о мой череп выедающей болью. — Лена! Джей!
Ерзание никак не помогает освободиться от того, чем связаны мои запястья. Я замечаю маску, которой прикрыт мой нос, прежде чем поле моего зрения начинает сужаться к маленьким кругам,
Их голоса становятся отдаленными, уплывают дальше и дальше, пока бушующая во мне кровь не становится всем, что я слышу.
— Полегче, — голос прорывается через барьер. Боль рассеивается. Круги смыкаются.
***
Хорошо одетый темнокожий мужчина стоит надо мной в белом лабораторном халате. Я слышу его бормотание, но не могу разобрать, что он говорит. Что-то об операции. О том, что всё будет медленно.
— Я… хочу… увидеть… свою жену. — Языки пламени лижут мое горло, и попытки вытолкнуть из него слова заставляют меня закашляться. — Сын…
Его брови сходятся вместе, и, нахмурившись, он склоняет голову, не отводя своих глаз от моих.
— Ты… помнишь что-нибудь о них? Свое имя? Как тебя зовут?
Слова не сразу доходят до меня, потому что, с чего бы мне не знать своего имени? Разве у них нет моих документов? Как, черт возьми, я попал сюда?
Воспоминания о том, как, спотыкаясь, я шел по обочине дороги, накрывают меня волной. Холод. Было так чертовски холодно. Я думал, что мое сердце примерзнет к ребрам.
Вспышка боли разрывает мой череп, словно тысячи маленьких кусочков стекла ударяются о него изнутри. Я бью себя по лицу дрожащей рукой и позволяю всепоглощающей боли затащить меня вниз. Боль скручивает мои внутренности, и я рыдаю. Я до сих пор не знаю, реальны ли картины в моей голове, или это просто слишком долгий кошмар, в ловушку которого я попал, но, прикрыв лицо рукой, я не могу перестать рыдать.
Сжимая челюсти, я опускаю кулак возле себя и сквозь стиснутые зубы произношу:
— Убейте меня!
— Боюсь, что не могу этого сделать.
Боль стрелой пронзает грудь, и холодный мороз сковывает вены изнутри. Я чувствую его, словно смерть, снова и снова. Это поражение. Безнадежность. Будто я тону посреди океана, наблюдая за тем, как свет исчезает там, куда я не могу дотянуться.
***
Я сделал резкий вдох и распахнул глаза. Вскочил, садясь в вертикальное положение, свесил ноги с края кровати и схватился за голову. Дрожь распространилась по всему телу, сотрясая мышцы. Темная комната брошенного поместья, которое я считал домом последние полгода, тихая. Пустая. Такая же безжизненная, как и я внутри.
Блеск от моего длинного
Разве я хотел быть одним из тех жалких ублюдков, которые будут выглядывать в окно психушки, и ожидать, пока смерть не придет за ними?
Нет.
Моя рука дрожала, когда я приложил к ней лезвие и сделал длинный порез. Откидывая голову назад, я зашипел, когда отравленная кровь полилась из пореза, стекая на джинсы. Сеть тонких красных, кое-где белых линий уродовали мою руку — маленькие порезы, которые высвобождали давление внутри меня. Давление, продолжающее нарастать и превращающееся во вспышки ярости.
Они иногда случались со мной — эти вспышки ярости — когда я думал о своей семье. Чернота карабкалась по моему телу, закрадывалась в глаза, воровала зрение. Абсолютная чернота, от которой я просыпался разрушенный.
Сон о моей жене и сыне снился мне несколько раз в неделю. Я видел их неподвижные лица, уставившиеся на меня, слышал постоянные выстрелы и их приглушенные крики. Я просыпался с металлическим вкусом на языке и запахом гари у меня в носу, покрывался потом, словно во сне я пробегал марафон, и чувствовал потребность впиться лезвием в свою кожу.
Количество снов со временем уменьшилось, хоть я не сразу это заметил, потому что Лена и Джей всегда оставались у меня перед глазами.
Галлюцинации были самыми худшими. Они казались такими живыми, что я почти ощущал, как могу коснуться их снова, могу услышать их голоса, которые взывали ко мне о помощи.
Алкоголь всегда притуплял мое тело, а наркотики очищали рассудок. Я ускользал в коматозное состояние, где жил и функционировал, но не понимал ничего из того, что происходило вокруг меня, до такой степени, что не мог с точностью сказать, как я наткнулся на Алека. Я мог быть на одном из этих сеансов по групповой терапии, или может, я шел, опираясь на забор возле Бук Тауера (прим. пер. — Book Tower — коммерческое здание, сдаваемое под офисы в городе Детройт, штат Мичиган), с пистолетом в глотке. Я не помнил встреч ни с одним человеком за первый год, ни единой связи, которая удерживала бы меня на земле. Я был зомби, который влачился среди людей, будто мое место было где-то среди них.
Я всегда думал, что это смешно — то, как психотерапевты говорят людям, как пережить смерть, хотя у половины этих ублюдков даже не было семьи. Как, мать вашу, они могли правильно решить, как смириться с потерей того, кого ты любил, если они никогда не знали опустошения, которое наступает после того, как ты видишь, что твой сын падает на пол всего лишь в нескольких футах от тебя, а ты не можешь дотянуться. Ты просто смотришь, как кровь вытекает из него, образуя лужу, и знаешь, что слишком… слишком много гребаной крови для такого маленького тельца. В то же время ты надеешься, что Бог ошибся. Может, в конце концов, ее было не лишком много. Может, он смог выжить.