Рим должен пасть
Шрифт:
Федор скользнул взглядом по стенам. Они были покрыты штукатуркой, побелены и украшены фресками на различные сюжеты. В основном, на морпеха c них взирали многочисленные и грозные боги Рима, но иногда попадались сценки из охотничьей жизни. Пол устилали каменные плиты. Двустворчатые двери, сквозь которые он вошел, выделялись распахнутыми настежь половинками, впуская в раскаленный дом вечернюю прохладу. Бросались в глаза накладки из металла, явно служившие украшениями, а на одной из створок морпех даже заметил подвешенную к ним снаружи колотушку.
Из мебели в атрии находились только небольшой круглый столик, несколько кресел с выгнутыми на греческий манер спинками, пара лежаков и стул, более похожий на обычный табурет, с сильно изогнутыми ножками, изготовленный, видимо, из слоновой кости. Этот странный стул поразил своим видом Федора, никогда не предполагавшего, что cтоль прозаические вещи могут быть сделаны из слоновой кости. Не менее вычурными выглядели и два спальных ложа — лектуса — стоявших у ближайшей стены, со спинками в изголовье и сбоку. Также роскошно украшенные слоновой костью, черепаховым панцирем, и золотом. На них виднелись небрежно брошенные расшитые матрасы, поверх лежало несколько подушек.
«Они здесь спят что ли?» — удивился Федор. Но потом вспомнил, о странной привычке римлян есть, писать и читать, лежа наподобие греков, и все встало на свои места. Он хорошо помнил, Марцелл являлся известным любителем всего греческого. Впрочем, Чайка и сам с удовольствием рухнул бы сейчас на один из этих лектусов и поспал, но сначала следовало выполнить поручение. Не по рангу ему еще расслабляться в атрии у сенатора.
Он так увлекся разглядыванием шикарных причиндалов, что не заметил, как вошла Юлия. Все рабы тотчас покинули помещение, словно находиться одновременно с хозяйкой им там запрещалось.
Провожая их взглядом, Федор поднял глаза и увидел дочь Марцелла. Юлия была прекрасна в своей белой столе. Никакие складки облачения не могли скрыть ее девичью грудь, по последней моде поддерживаемую кожаным ремнем, о котором Чайка, конечно, мог только догадываться. Ее изящная фигура казалась такой привлекательной, что Федор, видевший дочь сенатора последнее время только во сне, не смог оторвать глаз. Он стоял и молча смотрел на нее. Так долго, что, наконец, вызвал неудовольствие гордой римлянки, итак неизвестно почему терпевшей его невежливость.
— Ты слишком смело смотришь на меня, солдат, — произнесла Юлия подчеркнуто серьезно, делая тем не менее шаг навстречу. — Я могу приказать слугам схватить тебя, а потом попрошу отца, чтобы тебя казнили.
Пройдя еще несколько шагов, она оказалась рядом с легионером. Ошеломленный Федор, наконец, опустил глаза.
— Прошу простить меня, госпожа, но вы так прекрасны.
— Это грубая лесть, — произнесла Юлия и добавила, внезапно повеселев. — Но ты прощен. Сегодня у меня хорошее настроение, и я оставляю твою грубость без наказания. Что за известие ты мне привез?
— Я привез вашему отцу послание от военного трибуна Памплония, — Федор слегка поклонился и протянул девушке свиток.
Юлия взяла его и, даже не удостоив взглядом, бросила на стоявший в двух шагах небольшой круглый столик.
— Гельвеций! — крикнула она, и когда раб явился, приказала. — Отнеси этот свиток в таблинум отца и положи в ящик для важных посланий.
Когда же раб тихо исчез, чтобы исполнить распоряжение, Юлия шагнула к выходу.
— Не хочу сейчас ничего читать, — заявила дочь сенатора, — я хочу прогуляться по аллеям парка, и ты будешь меня сопровождать.
— Там уже темно, госпожа, — удивился Федор.
— На главных аллеях скоро зажгут факелы, — отмахнулась Юлия. — Или легионеры Памплония боятся темноты?
Опцион, молча проглотив оскорбление, вышел за дочерью сенатора. Юлия направилась по главной аллее в глубь парка размеренным шагом, никуда не торопясь, но, тем не менее, скоро вилла осталась позади. Никто из слуг не сопровождал их. Во всяком случае, оглянувшись назад, Федор никого не увидел.
— Где ты так долго пропадал, Чайкаа? — вдруг после затянувшегося молчания спросила Юлия таким тоном, словно он обещал ей вернуться еще неделю назад.
Федор не знал, что и ответить. Недавний сон не выходил из головы.
— Я воевал, госпожа, — выдавил из себя Федор. — В галльских землях.
— Ты убивал галлов? — Юлия на мгновение остановилась, повернувшись к нему.
— Да, — нехотя признался опцион.
— Но тебе это не пришлось по нраву, — дочь сенатора уловила смену настроения уставшего морпеха и неожиданно добавила. — Я вообще ненавижу войну. Почему римляне должны всех убивать и подчинять? Зачем лить столько крови. Неужели эти галлы так опасны?
— Да, опасны, госпожа, — ответил Федор первое, что пришло в голову. — Но они защищают свои дома. А я солдат и только выполняю приказы.
— Вот и мой отец такой же, — недовольно буркнула девушка. — У него в голове одна война. Он не может жить, не убивая кого-нибудь.
— Я могу, — заметил вполголоса Чайка.
Этот странный разговор затих ненадолго, чтобы вспыхнуть с новой силой. Они преодолели еще с десяток метров, разгоняя тишину парка шорохом своих шагов по выстланной каменными плитами аллее, где рабы еще не успели зажечь факелы в специальных подставках, а Юлия все не могла успокоиться.
— Если бы я могла заседать в сенате, то запретила бы войны, — вдруг заявила она, остановившись.
«С тебя станется, девочка, — подумал Федор, улыбнувшись, — Но вот войну ты вряд ли остановишь. Этого еще никто не смог. Люди — звери, им нравиться убивать».
— Ты не веришь мне? — Юлия снова встала перед ним, словно почуяв во тьме, что он улыбается. — Ты смеешься над дочерью великого сенатора Рима?
— Война кормит Рим, — осторожно заметил опцион. — И многим дает кусок хлеба. Ваш отец и военный трибун Памплоний это хорошо знают.