Рим и Карфаген. Мир тесен для двоих

Левицкий Геннадий Михайлович

Из перетаскиваемых одни падали вниз головой и их члены, высовывавшиеся из земли, еще долго корчились в судорогах; другие падали ногами вниз, и головы их торчали над землею, так что лошади, пробегая, разбивали им лица и черепа, не потому, что так хотели всадники, но вследствие спешки, так как и убиральщики камней делали это не по доброй воле; но трудность войны и ожидание близкой победы, спешка в передвижении войск, крики глашатаев, шум от трубных сигналов, трибуны и центурионы с отрядами, сменявшие друг друга и быстро проходившие мимо, все это вследствие спешки делало всех безумными и равнодушными к тому, что они видели».

В первый же день Сципион столкнулся с еще одной помехой, которая существенно отвлекала внимание его воинов на пути к цели.

«С наступлением дня, – рассказывает Аппиан, – Сципион вызвал 4 тысячи свежих воинов, которые, войдя в святилище Аполлона, где стояло его позолоченное изображение и его ниша, покрытая золотыми пластинками, весом в тысячу талантов, стали грабить и резали золото ножами, не обращая внимания на приказы начальников, пока не поделили добычи, и только тогда обратились к делу. В трудах у них прошло шесть дней и шесть ночей, причем римское войско постоянно сменялось, чтобы не устать от бессонницы, трудов избиения и ужасных зрелищ. Один Сципион без сна непрерывно присутствовал на поле сражения, был повсюду, даже питался мимоходом, между делом, пока, устав и выбрав себе какой-либо момент, он не садился на возвышении, наблюдая происходящее».

На седьмой день из переполненной Бирсы вышло посольство с просьбами о милосердии. Сципион согласился даровать жизнь всем покинувшим крепость, кроме перебежчиков. Тотчас же через узкий проход в стенах потянулись карфагенские воины, их жены, дети. Рабскую жизнь смерти предпочли 50 тысяч человек – это все, что осталось от 700-тысячного населения города. А 900 перебежчиков из римлян не могли надеяться на милость и укрылись на территории храма Асклепия. Вместе с ними находился Гасдрубал с женой и двумя малолетними детьми. «Они упорно продолжали сражаться, ввиду высоты храма, выстроенного на отвесной скале, к которому и во время мира поднимались по шестидесяти ступеням. Но когда их стал изнурять голод, бессонница, страх и утомление и так как бедствие приближалось, они покинули ограду храма и вошли в самый храм и на его крышу».

В это время гордого Гасдрубала охватил панический страх смерти. Ему не над кем стало издеваться, некем править: все его воины и остальные граждане Карфагена либо погибли, либо сдались на милость римлян; обреченные на смерть перебежчики думали лишь о том, как подороже отдать свою жизнь и чтобы смерть их стала менее мучительной. И вот, Гасдрубал тайком взял в храме молитвенные ветви в знак мирных намерений, оставил жену и детей и бежал к Сципиону.

От Полибия мы знаем, что, когда Гасдрубал в положении просящего оказался у ног Сципиона, римлянин произнес:

– Смотрите, какой внушительный урок дает судьба безумцам. Безумец этот – Гасдрубал, ибо недавно он отринул наши милостивые условия и говорил, что для него пламень горящего родного города – почетнейшая могила. И вот теперь с молитвенной веткой в руках он просит сохранить ему жизнь и на нас возлагает все упования свои. При виде этого человека не может не прийти на мысль каждому, что нам, смертным, никогда не подобает дозволять себе ни речей наглых, ни поступков.

Последние защитники Карфагена, которые оказались римскими перебежчиками, увидев Гасдрубала среди римлян, попросили остановить битву. Сципион исполнил просьбу обреченных; и тогда, «громко осыпая Гасдрубала всяческой бранью и упреками, (они) подожгли храм и сгорели вместе с ним». Они устали сражаться – пришла пора умереть. (Ливий пишет, что часть перебежчиков осталась в живых, но судьба их была не менее печальна, чем судьба сгоревших в пламени собратьев. Сципион, по примеру своего отца Эмилия Павла, устроил гладиаторские игры, на которых заставил «перебежчиков и беглецов сражаться с дикими зверями».)

Огонь уже охватил последний бастион защитников города, когда на крыше (это читаем мы у Аппиана) показалась жена Гасдрубала, «украшенная, насколько можно в несчастии, и, поставив рядом с собой детей, громко сказала Сципиону:

– Тебе, о римлянин, нет мщения от богов, ибо ты сражался против враждебной страны. Этому же Гасдрубалу, оказавшемуся предателем отечества, святилищ, меня и своих детей, да отомстят ему и боги Карфагена, и ты вместе с богами.

Затем, обратившись к Гасдрубалу, она сказала:

– О преступный и бессовестный, о трусливейший из людей! Меня и моих детей похоронит этот огонь. Ты же, какой триумф украсишь ты, вождь великого Карфагена?! И какого только наказания ты не понесешь от руки того, в ногах которого ты теперь сидишь?

Произнеся такие оскорбительные слова, она зарезала детей, бросила их в огонь и сама бросилась туда же».

Защитники Карфагена постарались, чтобы враги получили как можно меньше добычи с этой позорной войны против безоружного города. «О величии разрушенного города можно судить, не говоря уже о прочем, по продолжительности пожара, – пишет Флор. – За 17 дней едва смог угаснуть огонь, который враги добровольно направили на свои дома и храмы: если не смог устоять против римлян город, должен был сгореть их триумф». Аппиан сообщает интересную подробность: «И Сципион, как говорят, видя, что этот город, процветавший 700 лет со времени своего основания, властвовавший над таким количеством земли, островами и морем, имевший в изобилии и оружие, и корабли, и слонов, и деньги наравне с величайшими державами, но много превзошедший их смелостью и энергией; видя, что этот город, лишенный и кораблей, и всякого оружия, тем не менее в течение трех лет противостоявший войне и голоду, теперь окончательно обречен на полное уничтожение, – видя все это, Сципион заплакал и открыто стал жалеть своих врагов».

«Он разрушил до основания этот город, ненавистный римлянам (поскольку в нем видели соперника их власти, а не из вреда, который он мог бы принести в это время), сделал Карфаген памятником своей доблести – его дедом он был сделан памятником милосердия», – подводит итог Веллей Патеркул.

Не столько жалел карфагенян внук того самого Сципиона, который победил Ганнибала в битве при Заме. Видя гибель величайшего города мира, Публий Сципион предчувствовал судьбу и собственного города. Среди всеобщей радости римлян, кажется, лишь один разрушитель Карфагена терзался мыслью, «что некогда другой кто-нибудь принесет такую же весть о моем отечестве». Полибий справедливо отмечает: «На вершине собственных удач и бедствий врага памятовать о своей доле со всеми ее превратностями и вообще среди успехов ясно представлять себе непостоянство судьбы – на это способен только человек великий и совершенный, словом, достойный памяти истории».

Римляне не стремились заглядывать в далекое будущее, и уничтожение целого народа (древний геноцид) вызвало в их сердцах величайшую радость. «Они так были поражены победой, – рассказывает Аппиан, – что не верили ей и вновь спрашивали друг друга, действительно ли разрушен Карфаген». Хотя со времени окончания 2-й Пунической войны прошло более полувека, но мстительные римляне помнили, «что перенесли они от карфагенян в Сицилии, Иберии и в самой Италии в течение 16 лет, когда Ганнибал сжег у них 400 городов и в одних битвах погубил 300 тысяч человек и часто подступал к самому Риму, подвергая его крайней опасности». Римляне ничего не забыли; после победы над Ганнибалом они стали единственными законодателями международного права, и никто не смел им возразить.

Распродав захваченную добычу, в том числе уцелевших карфагенян, Сципион по древнему обычаю собственноручно сжег вражеское оружие, машины и корабли. Сенаторам этого показалось мало – «они решили, чтобы все, что еще осталось от Карфагена, Сципион разрушил, и запретили кому бы то ни было заселять это место; они прокляли того, кто вновь заселит это место, особенно Бирсу и так называемые Мегары, но вступать на эту землю не запретили» (Аппиан). Таков был урок Рима. Также приняли решение уничтожить все города, что сражались на стороне Карфагена либо оказывали ему помощь. А вот Утика, первой перешедшая на сторону римлян, получила в награду земли до самого Карфагена. В том же 146 году до н. э. она стала столицей римской провинции Африка, основанной на землях уничтоженного соперника.