Римская империя. Рассказы о повседневной жизни

Античный мир

А. Фортунатов

Римский

Легат Гай Марий сидел возле своей палатки, и на душе у него было мрачно и тягостно. Все его раздражало: и жара, и пыль, набившаяся ему в нос и в уши, и нестройный шум солдатской болтовни и песен, несшийся из лагеря. Уныло глядел он вперед и думал.

– Ну вот! Над Югуртой одержали победы. Загнали Югурту в самую глубь пустыни. Теперь уже можно не считать нумидийского царя непобедимым. Но что же из этого? Югурта хитер: он десять раз еще вывернется из беды, как выворачивался раньше. Как его взять в плен, когда войско избаловано прежними консулами свыше меры? Разве можно надеяться на солдат, которые привыкли в лагере держать себя, точно в таверне? На солдат, которых утром не разбудишь звуками походной трубы, которые только ругаются, когда центурионы расталкивают их, заспавшихся после ночных кутежей? Но что можно спрашивать с солдат, если многие военные трибуны и даже легаты брали золото Югурты! А прежние консулы – Бестия и Альбин? Про них все громко говорили, что их подкупил Югурта. И разве они опровергли эти обвинения? А куда делась военная добыча – золото, оружие, боевые нумидийские слоны? Какой неслыханный позор! Когда он, Марий, прибыл только что в Африку – легатом при новом консуле Метелле, – разве не узнал он прежде всего, что часть военной добычи продали обратно нумидийцам? Продавать оружие и боевых слонов врагам, с которыми идет война! Где это видано? А разве среди самих римских сенаторов нет подкупленных Югуртой? Почему это Югурту не раз вызывали на суд в Рим, и он вернулся оттуда целым? После этого Югурта прав был, когда говорил, уезжая из Рима: «Продажный город, ты скоро погибнешь, если только найдешь себе покупателя».

Ну, пусть Метелл сам не берет золота Югурты, пусть не позволяет так нагло торговать военной добычей. Но разве он наказал всех, виновных в таком позоре? О нет! Для этого пришлось бы обидеть многих знатных нобилей. А сам Метелл – прежде всего аристократ. И никогда не кончится эта война, пока аристократы владеют Римом.

Страшная досада охватила Maрия. Сколько лет уже он служит родине, сколько ран получено им в боях! Почему же до сих пор, когда сенаторы и их сыновья разговаривают с ним, Марием, они точно оказывают ему милость? Только потому, что он не нобиль? Что среди его предков не было ни консулов, ни преторов? Что в его доме не висят восковые маски отцов и дедов? Оттого, что он не учился греческому языку и не имеет привычки к каждому слову поминать Гомера и его героев?

Гай Марий

Марию стало даже обидно: зачем Метелл разбил Югурту? Пусть лучше Югурта побил бы его, как побивал он прежних консулов, не стыдившихся брать с него золото, чтобы построить себе где-нибудь на морском берегу мраморные виллы среди миртовых садов. Да, да! Пусть нумидийцы разбили бы Метелла! Тогда все увидали бы, что в консулы надо ставить не изнеженных аристократов, а настоящих солдат.

Вот если бы ему, Марию, стать консулом! Он сразу подтянул бы войска. Тогда не было бы ничего подобного тому, что творится теперь.

Он снова взглянул вдоль линии палаток. Солнце уже скрылось. Кое-где задымили удушливым дымом костры. Он встал и пошел по лагерю. Около двух высоких пальм горел костер. Несколько солдат сидели кружком, оживленно болтая и бранясь. Его они не заметили. Он встал за пальму и начал наблюдать. Солдаты играли в кости. Целая гора серебряных монет лежала в середине. Тут же между солдатами лежали животами на земле два нумидийца в пестрых нарядах. Они участвовали в игре и, должно быть, выигрывали. Черные глаза их так и сверкали радостью при свете костра, а рты улыбались наглой улыбкой, открывая ряды белых, как кость слона, зубов. Игра шла бойко. Серебро так и звенело. Вот один солдат, видно, проигрался. Он снимает с себя меч. Снова кидают кости. Нумидиец радостно гогочет, а солдат с ругательствами кидает ему меч.

«Ну что можно сделать с такими солдатами? – с раздражением думал Марий. – Этому я, положим, велю завтра отрубить голову, но разве я догляжу за всеми? Все они только и думают, как бы поскорее вернуться домой, а в лагере – чтобы время прошло незаметно».

У него вдруг явилась мысль испытать солдат. Он вышел из-за пальмы и сказал своим зычным голосом:

– Солдаты! Радуйтесь: консул заключает мир, и завтра мы тронемся назад в Италию.

Солдаты, вскочившие с мест при виде его, радостно закричали. Но вдруг они увидели, как налились кровью глаза их начальника и вздулись жилы на его шее. Крик радости так и застрял у них в горле.

«Трусы, пьяницы, предатели родины! – кричал на них Марий, потрясая кулаками. – Чему вы радуетесь? Тому, что мы кончили войну, не взяв Югурту в плен? Так знайте, рабские души, что никакого мира консул не заключал! А вас, трусов, в первом же бою я поставлю на самые опасные места!»

Сорвав первую злость, он дернул за край одежды одного солдата и спросил с презрением в голосе:

«Ну, говори хоть ты: почему ты так рвешься домой?»

«Я оставил поле невспаханным. Отец мой стар. Боюсь, семья моя голодает».

«Сколько у тебя детей?»

«Четверо».

«А сколько югеров земли?»

«Три с половиной».

«Хороша, должно быть, твоя жизнь дома, – с насмешкой сказал Марий, – три югера, четверо детей, да старик отец. Верно, кроме пареной полбы рты ваши ничего не знают, да и той не досыта! А ты? – обратился он к другому. – Ты к чему так рвешься домой?»

«У меня пекарня в Беневенте…»

Римский легионер

Марий грубо захохотал.

«Глупцы! Вот и я был таким же простым солдатом, как вы. Мой отец тоже бороздил землю сохою. Почему же я стал легатом? Почему меня выбирали претором? Потому что я не тянулся с войны домой к земле и к печке. Потому что ни разу я не позволил себе держать себя в военном лагере, точно в кабачке! Зато меня, простого солдата, отличил среди всех сам Публий Корнелий Сципион Младший! Понимаете, трусы? Сам разоритель Карфагена! Когда мы стояли в Испании под Нуманцией, знаете ли вы, что сказал мне Сципион? Двадцать шесть раз зима сменяла лето с тех пор, а я как сейчас помню! Сципион позвал меня вместе с легатами и трибунами, разделить с ним обед. Кто-то из возлежавших за столом и спросил главнокомандующего: “Кто же нам заменит тебя после смерти твоей?” А Сципион коснулся моего плеча и сказал: “Может быть, он!”»

У Мария даже голос задрожал:

«Вот видите, негодяи, что значит служба! Здесь вы можете добыть себе все! Добычу, славу, почет! А вы, несчастные, рветесь домой, к вашим лачугам! Ну, убирайтесь прочь, чтоб я вас и не видел».

Сердитый вернулся он в палатку. Там, закусивши лепешкой и запив ее холодной водой, он улегся на свою жесткую постель. В походах он не позволял себе никакой роскоши: ел из солдатского котла, спал без мягких подстилок. Душа его не лежала к изысканным яствам. Но кроме того, как старый солдат, он хорошо знал, что солдаты любят не столько тех начальников, которые им потворствуют, сколько тех, которые делят с ними и голод и жажду и все тягости похода.