Римская кровь
Шрифт:
— Так вот ты где, молодой Мессала! — Голос был и впрямь золотистым: он был подобен меду, подобен жемчугу в янтаре. Хрисогон шагал по коридору навстречу Руфу, и был шагах в двадцати от него. На какое-то мгновение я увидел его лицо, а он мое. Потом полог опустился.
Я слышал его слова за тканью.
— Пойдем, Руф. Ауфилия вернулась к работе, а ты должен вернуться к наслаждению. — Он рассмеялся раскатистым, грудным смехом — мускулистым и зрелым, как тяжелые, спелые виноградины. — «Эрот дурачит стариков и рабски покорен молодежи». Так говорит наш милый Сулла, а он-то знает об этом не понаслышке. Но я не позволю тебе рыскать наверху в поисках новых побед, пока старина Метробий заливается соловьем.
В его голосе не было подозрительности, и, к своему облегчению, я услышал, как он замирает в дальнем конце коридора. Но я знал, что увидел, когда наши взгляды встретились. Его гладкий, широкий, золотой лоб прорезала легкая морщинка, а в голубых глазах застыло недоумение, словно он задумался, кем же из множества его слуг могу быть я, а если я не его раб, то чей и что я делаю в разгар пира наверху. Если выражение моего лица было столь же прозрачным — если на моем лице проступила хотя бы десятая часть испытанного мной изумления и страха, то Хрисогон без промедления вышлет наверх телохранителей разузнать, в чем дело.
Я вернулся в комнату.
— Руф прав. Мы должны поспешить. Я только хотел спросить вас еще об одном, — сказал я; на деле же то была единственная причина моего прихода. — Была одна девушка, рабыня, шлюха — молодая, светловолосая, хорошенькая. Из Лебединого Дома — Елена.
Я видел по их глазам, что они ее знали. Они обменялись заговорщическими взглядами, словно решая, кто будет говорить. Феликс прочистил свое тощее горло.
— Да, была такая девушка. Хозяин очень ею дорожил.
— Очень дорожил?
Повисла напряженная тишина. Я стоял в проходе, и мне мерещились всякие шорохи в коридоре.
— Быстро! — сказал я.
Заговорил Хрест — чувствительный Хрест, тот, кто был способен плакать. Но голос его был бесцветным и глухим, словно вся страсть в нем уже выгорела.
— Ты упомянул Лебединый Дом, стало быть, ты знаешь, откуда она. Там и нашел ее хозяин. С первого же раза он понял, что она не такая, как все. Так ему, по крайней мере, казалось. Мы не понимали только одного, почему он так долго не забирает ее оттуда. Как он колебался: так колеблется мужчина перед тем, как взять себе невесту. Как будто ее появление в доме поистине изменило бы всю его жизнь, а он — в его возрасте — не был уверен в том, что желает такой перемены. Наконец он собрался ее выкупить, но хозяин Елены оказался несговорчив: он все медлил и постоянно изменял цену. Это приводило нашего господина в отчаяние. Ведь именно из-за записки от Елены он ушел тем вечером с приема у Цецилии Метеллы.
— Он знал, что она беременна? Вы знали?
Они задумчиво посмотрели друг на друга.
— Тогда мы еще не знали, — сказал Хрест, — но об этом легко было догадаться позднее.
— Позднее, когда ее доставили в дом Капитона?
— А, так ты тоже знаешь об этом. Тогда ты, наверно, знаешь, что они с ней сделали в вечер ее приезда. Они пытались причинить ей увечье. Они пытались убить ребенка у нее в чреве, ведь они не хотели прибегнуть к аборту в открытую: Капитон почему-то считал, что это оскорбит богов. Странная причуда для человека, чьи руки по локоть в крови. Боится нерожденного и призраков, но рад удушить живого.
— А Елена?
— Они не смогли сломить ее волю. Она выжила. Они держали ее взаперти, точно так же, как нас запер здесь Хрисогон, но несколько раз мне удавалось с ней поговорить, и наконец я заручился ее доверием. Она поклялась, что не посылала записку, из-за которой хозяин в ту ночь вышел на улицу. Не знаю, верил я ей тогда или нет. И она клялась, что ребенок был от него.
Что-то прошуршало по полу у меня за спиной. Я схватился за рукоять кинжала и обернулся как раз вовремя, чтобы мельком разглядеть длинный крысиный хвост, шмыгнувший в просвет между двумя скатанными, приставленными к стене коврами.
— А потом она родила, — сказал я. — И что потом?
— Это было концом для них обоих.
— Что ты хочешь сказать?
— Конец Елене. Конец ребенку.
— Как это произошло?
— Однажды вечером у нее начались схватки. Вся челядь знала, что ее срок уже подошел. Рабы нервничали и были раздражены. Тем самым вечером управляющий сказал нам с Феликсом, что Капитон отсылает нас обратно в Рим. К Магну, подумали мы; он тогда был в Риме вместе с Маллием Главкией. Но управляющий сказал, что это не так, что нас отправляют к совершенно новому хозяину.
На следующее утро они ни свет ни заря вытолкали нас на двор и посадили на телегу вместе с вещами, которые тоже предназначались Хрисогону: мебель, корзины и все такое прочее. Мы еще не успели отъехать, как они вынесли Елену.
Она с трудом могла стоять, так она ослабла. Тонкая и изможденная, бледная, вся в поту, — должно быть, она родила всего несколько часов назад. Ей было негде лечь в телеге; все, что мы могли сделать, — это расстелить нашу одежду и помочь ей прислониться к корзинам. Она была как пьяная и тряслась, как в лихорадке; она не понимала, где находится, но не переставала спрашивать о ребенке.
Наконец из дома выбежала повитуха. Она едва дышала от плача и билась в истерике. «Во имя богов, — шепнул я ей. — Где ребенок?» Она уставилась на Елену и боялась говорить. Но Елена, похоже, была без сознания: она прилегла Феликсу на плечо, что-то бормоча, дрожа, моргая. «Мальчик, — прошептала повитуха. — Это был мальчик».
«Да, да, — сказал я. — Но где он сейчас? Мы уезжаем с минуты на минуту!» Представь себе мое замешательство и негодование, ведь я не мог взять в толк, как позаботиться об ослабшей матери и новорожденном. «Умер, — шепнула повитуха так тихо, что я едва расслышал. — Я пыталась его остановить, но не смогла: он вырвал у меня ребенка. Я бежала с ним всю дорогу до каменоломни и видела, как он бросил младенца на скалы».
Затем вышел возница, а за ним Капитон, который заорал, чтобы мы отправлялись без промедления. Капитон был бледен, как мел. Как странно! Я так отчетливо это помню, как будто оказался там снова. Щелканье кнута. Телега трогается, дом остается позади. Незакрепленная поклажа толкает нас в бок и в спину. Елена неожиданно приходит в себя и, хныча, спрашивает, где ребенок. Она слишком слаба, чтобы кричать. Нам в спину глядит Капитон — неподвижный, как колонна, с пепельным лицом, ну точь-в-точь колонна из пепла! А повитуха валяется в ногах у Капитона, обхватив его бедра, и вопит: «Хозяин, пощадите!» И только мы выехали на дорогу, из-за дома, тяжело дыша, выбежал мужчина и отступил; в тень деревьев — Секст Росций. Последнее, что я видел и слышал: повитуха, обхватившая Капитона, вопит все громче и громче: «Хозяин, пощадите!»