Ринальдо Ринальдини, атаман разбойников
Шрифт:
— Потому что его тоже преследуют.
— Но это же не единственная причина?
— Более или менее, какое нам до этого дело? Достаточно и того, что мы пользуемся его всемогущей защитой.
— А он действительно всемогущ?
— Разве ты вчера это на себе не испытал? Без его помощи ты бы нашел свою гибель!
— Жизнь мне ненавистна. Вечно так скитаться по глухим местам и лесам, бежать от людей, бояться людей, а себя самого чаще всего презирать — все это невыразимо тяготит меня.
— Но разве Сицилия — весь мир? В плодородных долинах
— О чем ты хочешь напомнить мне, Олимпия?
— О том, от чего тебе никогда не следует отрекаться.
— О, эти грезы…
— Должны стать реальностью. Обыимая тебя, я обнимаю освободителя Корсики!
— Но я еще не стал им!
— Ты должен, ты будешь им! Луиджино и мы, все желают этого. Все твои друзья — знакомые и еще не знакомые — рассчитывают на это.
— Не просчитайтесь, рассчитывая без хозяина!
— Твой могущественный покровитель, твой друг, старец из Фронтейи, тоже разделяет наше желание. А он и есть хозяин. Он — корсиканец. И твоя Олимпия тоже корсиканка.
— В Неаполе ты была генуэзкой. — Ринальдо усмехнулся.
— Времена меняются. Теперь я обрела истинное лицо, я — твоя нежная подруга и корсиканка. Я почитаю тебя как освободителя моего народа и как единственного истинного владетеля моего сердца… Я иду, чтобы заняться нашим небольшим хозяйством. Мы ни в чем не должны терпеть нужду.
— Вот до чего я в конце концов дожил, — говорил сам с собой Ринальдо, когда остался один, — узнал теперь, что я, при всей моей предполагаемой самостоятельности, всего-навсего безвольное орудие истинных или воображаемых планов хитроумных людей. Но терпение, они тоже узнают, что я есть на самом деле. И все же что хочу я предпринять? Не достаточно ли почетна моя роль? Моя гибель неминуема. Так не лучше ли мне найти свою смерть с оружием в руках, чем на эшафоте?
Появление Олимпии прервало его монолог. Она внесла соблазнительный завтрак. А уходя, засмеялась и сказала:
— Приятного тебе аппетита.
Ринальдо поднялся со своего ложа, оделся и действительно угостился на славу. Олимпия скоро вернулась и составила ему компанию. Говорила она только о делах домашних, да так подробно, что Ринальдо подивился ее познаниям, каких никогда и не подозревал у нее. После завтрака он удержал Олимпию и спросил:
— Так что же, благородная корсиканка не будет никем иным, как только кухаркой Ринальдини?
— Она, конечно же, нечто большее. И мечтает быть для освободителя своей родины всем, подразумевая тем самым и кухарку. Мне в занятиях домашними делами примером служат княгини, и я не стыжусь никакой работы, какую выполняю из благороднейших побуждений. Когда имя Ринальдини будет блистать на мраморе, я рядом напишу углем имя его кухарки и присовокуплю: эта кухарка поддерживала кушаньями героя, дабы мог он стать ее отечеству тем, кем он и правда стал. Конечно, твое имя будет крепче держаться на колонне Славы, чем мое, но я смогу его обновлять, как только дождь его смоет. Если же мои слезы когда-нибудь упадут на холм, прикрывающий твой пепел, так я буду
— Олимпия! Эти грезы…
— Не отвечай! То, о чем я говорю, не требует ответа, это надо прочувствовать…
— Мечты не оставляют чувств, — сказал Ринальдо.
— Воспоминания…
— Даже по ту сторону могильного холма?
— Надеюсь.
— А ты наверняка знаешь, что мой могильный холм поднимется в долинах Корсики?
— Где бы он ни был, только пусть уж когда-нибудь, в далеком будущем, окажется рядом с моим, ведь я не уйду от тебя, пока это угодно судьбе. Мое бытие приковано к твоему, я могу умереть, но уйти от тебя, тебя оставить, я не вольна.
— Ты говорила, что Роза у старца из Фронтейи?
— Она в безопасности, вне всяких сомнений, и в твоем сердце тоже, это я знаю. Оттуда я не в силах ее изгнать. Я прошу и там только второго места, места после нее. Она не корсиканка, а мое сердце окутано любовью к отечеству. Хочешь снять с него покрывало? Я не стану противиться. Ищи и обретешь его, мое сердце, какое оно есть в действительности.
Олимпия положила голову ему на грудь, обняла обеими руками, и крупные слезы покатились из ее глаз. Ни слова не было сказано. Она крепко прижала его к себе и быстро ушла.
— Да, вот так оно всегда! — пробормотал Ринальдо. — Ты будешь игрушкой старых фокусников и хитрых женщин. Так все и задумано. Посмотрим, Ринальдо, сможешь ли ты противостоять им.
Он вышел из дома и оглядел дикую местность вокруг своего прибежища. Олимпия была занята на кухне. Ринальдо нашел гитару, сел у дверей скита, заиграл и запел.
— Ринальдо! — воскликнула Олимпия, которая подошла к нему и положила руку ему на плечо. — Ринальдо! Никогда не пой больше такие песни, или я погибну. Жестокосердый! Зачем это самоистязание?
— Это мое покаяние, — ответил Ринальдо.
— Нет, оно — твоя гибель! — продолжала Олимпия. — Оно лишает тебя мужества и сил и делает тебя нерешительным. В опасности тебя покинет мужество, и твои муки победят тебя еще прежде, чем твои враги. С подобными чувствами ты не можешь возглавить корсиканцев, и так, сам себя истерзав, ты никогда не сможешь стать героем в борьбе с врагом.
— Я хочу только честной смерти! — вздохнул Ринальдо.
— Несчастная родина! — простонала Олимпия и ушла.
Ринальдо долго сидел задумавшись, потом встал, взял гитару и поднялся на одну из гор. Там атаман лег под очень старой сосной, огляделся окрест и увидел какого-то человека, который пересек долину и приближался к скиту. Он вошел в дом, тут же в дверях показалась Олимпия и позвала Ринальдо. Ринальдо спустился с горы и нашел в доме посланца с письмом.
«Твои друзья рады твоему спасению и глубоко уважают твоих спасителей. Нас с каждым днем все больше, и корабли уже куплены. Мы встретимся там, где тебя ждут слава и почет и храбрейшие из храбрецов своего отечества».