Ринг за колючей проволокой
Шрифт:
– Кое-кому от его языка только польза.
– Смотря кому. Один стерпит, а другой в сердцах и по шее смажет за такое.
– А ты случайно не из их числа?
– Может быть.
– Вот не думал. – Левшенков подсел ближе. – Ты знаешь, почему он себя так назвал?
– Меня это не интересует.
– Зря. Он так назвал себя в честь отца. Васыком – это сокращенное от «Вовка сын комиссара». Его отец действительно был комиссаром, комиссаром полка. Жили они в Москве. Летом сорок первого года, в начале июня, отец отвез жену и сына к своей матери, на отдых в деревню. Где-то под Минском. А тут война. Во время бомбежки погибла мать. В деревню вошли немцы. На глазах мальчишки
Это был действительно он. В одном из боев комиссар полка оказался серьезно ранен, его отправили в госпиталь. Едва врач успел закончить операцию, вытащить осколок и наложить гипс, как в город ворвались немецкие танки. Комиссар полка собрал раненых, которые умели держать оружие, и повел их из города в лес. Сам он идти не мог, его несли на носилках, а потом достали подводу. Так он стал командиром партизанского отряда.
Вовка рассказал о гибели матери, о расстреле бабушки. Партизаны слушали молча.
Вовка до зимы пробыл в отряде. Принимал участие в боях, ходил в разведку, помогал подрывникам. Однажды в отряд сообщили, что на станции стоит эшелон с танками. Партизаны решили взорвать мост. Ночью пробрались к мосту, заминировали. Стали ждать. Но тут фашисты сделали оцепление, приняли меры предосторожности. Партизаны нервничали. К мосту не подойти. Неужели этот эшелон пройдет на фронт? Тогда отец сказал сыну: «Вовка, пойдешь ты». И он пошел. В рваном пальтишке, с сумкой через плечо. Таких нищих много бродило по дорогам. Гитлеровцы не обратили на него внимания. Когда Вовка добрался до моста, вдали показался эшелон. Вовка поджег шнур. Раздался взрыв, железные фермы моста рухнули в воду, а за ними в реку полетели паровоз, платформа с танками… Взрывной волной Вовку отбросило в сторону. Охрана моста погибла. Взбешенные гитлеровцы устроили облаву, согнали всех жителей поселка на площадь. Взрослых тут же расстреляли, а детей угнали в Германию. Так Вовка попал в Бухенвальд. И стал Васыкомом.
Андрей слушал Левшенкова и думал о парнишке. Хлебнул парень горя, отчаянная голова. Вот откуда у него столько злости!
– И здесь он подвиг совершил, – продолжал Левшен-ков, – отметил День Красной Армии. Тебе не рассказывали?
– Нет.
– Об этом шуму было много, на весь Бухенвальд. Все только и говорили о русских мальчишках.
– Что же он сделал?
– Прокатился с горки на колымаге.
– Прокатился на колымаге?
– Ну да. Понимаешь, он, видимо, давно готовил этот номер. Двадцать третьего февраля мы долбили известняк в каменоломне. Все произошло на наших глазах. Под вечер, выбрав момент, когда эсэсовец приотстал, Васыком скомандовал: «Кто хочет прокатиться, садитесь!» Все ребята, тащившие колымагу, с радость вскочили на нее. Сам Вовка сел за «руль», около дышла, и по возможности направлял движение. Уклон был приличный, и телега разогналась вовсю. Надсмотрщик, крича благим матом, погнался за колымагой. Но разве ее догонишь?
Колымагу Вовка направил прямо на караульное помещение. В нем безмятежно спали эсэсовцы. Дневальный фашист, увидев колымагу, заметался как угорелый возле стены. «Остановите, – кричит, – остановите!» Но уже никакая сила не смогла бы остановить с грохотом мчащуюся колымагу. Расчет Васыкома был точен. Дышло протаранило стену дощатого помещения, напугав до смерти спящих эсэсовцев. Представь себе, страшный треск ломающейся стены, сотрясение вcero караульного помещения и появившееся внутри огромное дышло… Кто-то спросонья заорал: «Русские танки!» Кто-то нажал сирену боевой тревоги. Холеные бандиты, никогда не нюхавшие пороха, выскакивали из караулки на глазах у тысяч узников в довольно неприглядном виде. Кто без мундира, кто без сапог, кто без штанов – в одном нижнем белье… Многие в панике даже забыли схватить оружие.
На шум появился сам комендант. Мы притихли. Ну, думаем, пропали ребята. Не миновать крематория.
Надсмотрщик, заикаясь, дрожащим голосом доложил коменданту обо всем. Кох метнул взгляд на детей. Ребята с невинным видом стояли у колымаги. Один Васыком, вцепившись в дышло обеими руками, как артист, разыгрывал из себя смертельно перепуганного рулевого, который при таране мог бы пострадать больше всех. Он это специально сделал, чтобы, в случае чего, все видели, что главный зачинщик он, и, таким образом, принять на себя весь гнев эсэсовцев.
Кох повернулся к эсэсовскому караулу. Дневальный застыл, как изваяние. А остальные имели жалкий вид. Кто стоял в шинели с незастегнутыми пуговицами, надетой прямо на нижнее белье, кто и без головного убора и без сапог, кто без шинели. Один впопыхах перепутал сапоги и натянул левый на правую ногу, а правый на левую. Его сосед успел обуть только один сапог, а второй он держал в руках вместо автомата. Оружие было не у всех. Некоторые в страхе забыли захватить даже личные пистолеты. Кое-кто все еще дрожал и не мог прийти в себя.
Комендант пришел в бешенство.
«Сволочи! – выкрикнул Кох скрипучим голосом. – Кого испугались? Не вражеского танка, а собственной мирной телеги! Разве вы арийцы?»
Рассвирепевший комендант заметался перед строем застывших эсэсовцев, раздавая пощечины и оплеухи.
«Перед кем струсили, спрашиваю? Перед кем потеряли боевой дух? Вояки! Испугались не отряда вражеских солдат, а двадцати глупых и беспомощных мальчишек!»
Одни эсэсовцы отделались получением пощечин, другие, наиболее растерявшиеся, тут же были отправлены на гауптвахту. Гнев коменданта получил разрядку. Кох снова посмотрел на детей, на «перепуганного» Васыкома и разразился громовым смехом.
«Кого испугались? Ха-ха-ха!»
На этом все и кончилось. Видимо, чтобы доказать охранникам невинность и безобидность детского поступка, комендант не наказал маленьких каторжан. Это был единственный случай за всю историю лагеря, когда узники остались безнаказанными.
– А вечером в каждом бараке только и говорили о маленьких героях, которые до смерти напугали зверей в эсэсовской форме, – продолжал Левшенков. – Конечно, никто не догадывался о том, что это была не просто детская шалость, а сознательная и продуманная операция Васыкома. Но и сам факт вдохновлял нас, взрослых. Дети борются. Борются!
– Верно, Михаил Васильевич, – Андрей посмотрел на свои кулаки. – Дети борются. Молодцы, ребята! А мы?
– Всему свое время, – ответил Левшенков. – Так что ты, Андрей, не серчай, когда Васыком в глаза правдой колет. Иногда ее стоит всем нам напоминать. Да и почаще.
– Видимо, стоит, – согласился Андрей.
– Теперь твоя очередь, – сказал многозначительно Левшенков и положил руку на плечо. – Весь лагерь на тебя смотрит.
– Это мой первый международный, – откровенно признался Андрей и тихо добавил: – До войны мечтал попасть в сборную команду страны, выступить на международном ринге.