Риск эгоистического свойства
Шрифт:
И мозоли эти застарелые, вековые какие-то, и общая мощь, приземленность фигуры, как у атлета или грузчика с тридцатилетним рабочим стажем. И улыбался он искренне, и эта ямочка на щеке, так молодившая его, и глаза искренне смеялись, хохотал от души – раскованно, честно, как не смеются нынешние «господа».
Неужели дамы нашего московского королевства так уж запугали мужиков, приведя их в состояние стойкой обороны и защиты от посягательств на их драгоценные тела и кошельки?
Даже пожалела его.
Ошибиться в оценке
Ее целенаправленно и жестко учил этому Тимофей.
«Может, Тиму позвонить?» – подумала Катя.
Привычно подумала – Тимофею хотелось позвонить всегда и поговорить всегда хотелось, особенно в трудные и сложные моменты.
Нет. Не будет она звонить, не тот случай, ничего серьезного, чтобы дергать его неизвестно в какой части страны находящегося, и родной ли страны вообще, и чем в данный момент занимающегося.
Так, ерунда мимолетная, а он напряжется, зная, что она без дела звонить не будет. Глупости, с чего она вдруг придумала звонить!
Подумаешь, мужик чужой неверно оценил ситуацию и девушку, задев ее не в меру гордое самолюбие! Так у него на то свои причины и поводы.
Ах-ах! Девуленька обиделась!
Наплевать! Что ей этот сосед?
Никто и ничто. Вот именно!
И, приказав себе выбросить ерунду навязчивую из головы, Катерина Анатольевна Воронцова продолжила спасение квартиры от последствий потопа.
Тимофей…
Детство Катерины Воронцовой закончилось в возрасте восьми лет.
Конечно, оно не вот тебе – было, было и закончилось в один день, хотя конкретная дата, ознаменовавшая конец прошлой, детской жизни и начало другой, совсем не детской, имелась.
Это день, когда ее привезли и оставили у бабушки Ксении Петровны Александровой навсегда. Правда, нынешней, взрослой Катерине казалось, что никакой такой счастливой детской жизни до этого дня и не было вовсе – все это теплый сон зимой под пледом, сказка, прочитанная на ночь ребенку.
Семья Воронцовых была нормальной, среднестатистической, тогда еще советской ячейкой общества – мама, папа, старше пятью годами сестра Лида и она, Катерина.
Младенчество свое Катя не помнила напрочь, может, потому, что воспоминания стерлись другой, нерадостной жизнью, или потому, что сознание защищалось таким образом, чтобы не сравнивать и не знать про счастливое детство, – может, но все ее воспоминания начинались с того момента, когда родители стали ругаться.
Как-то сразу.
Вероятно, они и раньше выясняли отношения, но делали это тихо, так, что девчонки не слышали и не видели. Для них все началось в один момент, с первого большого ночного скандала, перепугавшего их с сестрой до слез.
Родители кричали на кухне, не сдерживая возможностей голосовых связок, били посуду, а они с сестрой испугались так, что шестилетняя Катька обмочила трусики. Лида затащила ее под свою кровать спрятаться от подступившей беды, крепко прижала к себе и все уговаривала не плакать и сидеть тихо, размазывала по щекам свои и сестренкины испуганные слезы, прижав Катькино личико к своему.
Когда скандалы приобрели форму регулярных, девчонки перестали забираться под кровать. Они не рыдали, уяснив детской уникальной способностью приспосабливаться к новым обстоятельствам, что самое главное в такие моменты – не показываться родителям на глаза. Пару раз они совершили эту ошибку – то Лида, то Катька кидались успокаивать, уговаривать разбушевавшихся «праведными» претензиями друг к другу родителей.
Нет, их, конечно, никто не лупил под горячую руку, боже упаси! Но мама хватала дочь за руку, кричала папе каким-то сильно неприятным голосом:
– Вот!!! Хоть бы детей постыдился!! Что с ними будет?! Скажи ему, дочка!
Девчонки быстро поняли, что в такие моменты надо сидеть в своей комнате тихо и не высовывать носа, лучше и в туалет не ходить, если совсем уж не припрет, и даже вполне можно заниматься своими делами. И казалось им, маленьким, что их комнатка надежное укрытие от бушующих разборок взрослых.
Но скоро и она перестала иметь статус укрытия, тем более надежного.
Как-то ночью мама ворвалась к ним в комнату, сграбастала Катерину вместе с одеяльцем на руки, принесла в гостиную и кинула папе на колени:
– Вот! Твоя копия! Расскажи ей, что мы тебе не нужны!
Катька перепугалась до ступора – словно окаменела всем тельцем.
Как не нужны?!!
И смотрела не моргая на папу, от ужаса вцепившись в его рубашку, чтобы удержать.
– Идиотка! – не уступил в громкости крика папа. – Зачем ты детей в это втягиваешь!
Он отнес Катьку назад, уложил в кроватку, разжал ее пальчики, вцепившиеся в рубашку мертвой хваткой, поцеловал в лоб, погладил по головке и улыбнулся ей.
Печально так. Грустно улыбнулся.
И вышел из комнаты, вернувшись в скандал.
Теперь они ругались все время – и днем и ночью, как только оказывались дома вместе, совсем не обращая внимания на дочерей, находя любые поводы для претензий. Одним из поводов для повышения уровня ненависти друг к другу стало первое сентября – в Катеринины семь лет и «первый раз в первый класс». Что-то про то, кто отведет ребенка в школу и кто больше и тяжелее работает.
В школу первого сентября ее отвела Лида.
Настал тот день, когда папа ушел от них.