Рискованное увлечение
Шрифт:
– Мама, как ты можешь не испытывать сострадания к ее осиротевшему ребенку? Он никогда не узнает даже имени своего отца.
Это заявление только вызвало поток слез.
– Мужчины все одинаковы! Даже мой собственный сын! Никто не заботится обо мне. Меня гнетет бремя, наложенное той испорченной, порочной женщиной. О, я совсем, совсем нездорова!
Олден позвонил в колокольчик, стоявший на столе. Разумный разговор с матерью на эту тему был невозможен. Она, казалось, получала наслаждение от всей этой истории, как ребенок от известного ему одному секрета.
Служанка открыла дверь и сделала книксен.
– Чай для ее светлости, – сказал Олден. – С апельсиновым печеньем.
Мама внезапно заулыбалась во весь рот, промокая глаза платком.
– Дорогой мой мальчик! Как ты узнал, что это мое любимое печенье?
Олден наклонился, взял ее руку и поцеловал.
– Ты всегда любила апельсиновое печенье, – сказал он. – Сколько я себя помню, мама.
– О! – Она захихикала, потом снова надула губы. – Хорошо. Но ты, несомненно, знаешь все, что любит этот мальчик? «Свежую черешню, мороженое и кекс с изюмом».
– Вообще-то нет, – дипломатично ответил Олден. – Этим занимаются его няня и учитель.
– Этот ребенок никогда не должен был появляться на свет. Тебе нужно отправить его в приют.
Олден вдохнул поглубже.
– Когда я вернулся из Италии, мне сообщили, что отец умер. Ты была в таком состоянии, что не могла разговаривать. Я узнал о смерти миссис Шервуд от дворецкого. Через две недели, когда ты уже переехала сюда, во вдовий домик, как ты сама пожелала, я обнаружил в детской младенца. Служанки боялись мне сказать, чтобы я не отдал его на попечение прихода – младенца, мама!
– В мире полно младенцев. Тысячи!
– Но этот достался мне. Он на моей ответственности.
– Миссис Шервуд была неверна твоему отцу. А я еще считала ее своей подругой. Как понять эту неблагодарность?
Олден вполне понимал эту логику.
– Мама, ты предпочла бы, чтобы они оставались верны друг другу? Почему?
Стук в дверь возвестил о прибытии чая в сопровождении сладостей – тонких вафель из прессованных апельсинов и сахара. Это был тот самый приторный сорт вафель, которые Олден терпеть не мог. Он заставил себя съесть две, пока его мать уничтожала остальные.
– О, лучше бы я вообще не родилась! Неудивительно, что ты не женишься, имея перед собой такой пример!
– Вполне возможно, мама. Могу я теперь поцеловать тебя и пожелать спокойной ночи?
– Ты уже уезжаешь, Олден? О, возьми что-нибудь с собой! Все, что тебе хочется!
Он встал и наклонился к ее руке – руке любящей его матери.
– Спасибо, мама. Ты очень добра. Я намерен, с твоего почтения, совершить рейд по твоей оранжерее.
Она махнула рукой и прикрыла глаза.
– Бери что тебе нравится. Право, я никогда не любила младенцев…
Олден поспешил ускользнуть из комнаты.
На следующее утро Джульетта проснулась от шума. Она снова видела сон. Золотистый мужчина протянул к ней обе руки, баюкая в ладонях что-то таинственное и драгоценное. Что-то такое, что она всегда жаждала. Она заглядывала ему в ладони в томительном ожидании, предвкушая…
Рядом с кроватью стояла Кейт с кувшином в руках.
– Я надеюсь, вы хорошо спали, мэм.
Все-таки что он держал? Неуловимые образы постепенно померкли.
Джульетта посмотрела на окно. Кейт уже раздвинула створки. День был в полном разгаре. Она долго спала, чего за ней никогда не водилось. Но сегодня – спасибо ему! – это не имело значения. У нее были еще три служанки.
– Я принесла теплой воды, мэм. – Кейт сделала короткий книксен. – И завтрак. – Горничная кивнула на маленький столик у двери. – Замечательное утро. Похоже, сегодня опять будет довольно жарко.
Джульетта села и обхватила руками колени. Теплый бриз приносил снаружи запах сада и далеких лесов. На секунду она вообразила себя снова в доме отца. Все еще окутанная теплой атмосферой своих грез, она позволила горничной налить воду, чтобы умыть лицо и руки. Потом Кейт установила у нее над коленями столик на коротких ножках с полным подносом – совсем как в детстве.
Поднос был накрыт тонкой льняной салфеткой с монограммой в каждом углу. Джульетта взглянула на вышитый белыми нитками незнакомый герб и единственную букву «Г».
Кейт убрала салфетку.
На одном конце подноса стояли две шахматные фигуры – белый король и красный ферзь, с открыткой между ними. Когда Джульетта вынула ее, ферзь опрокинулся.
На открытке уверенным почерком, выдававшим твердую мужскую руку, было написано:
«Мадам, слушаю и повинуюсь.
Г.».
Даже в постели? Джульетта засмеялась и отложила открытку. Она чувствовала себя подобно приколотой бабочке. Внезапный головокружительный восторг странно смешивался с легкой горечью от ощущения утраты. Мысли кружились словно в водовороте. «Слушаю и повинуюсь». Выражение джинна из собрания арабских сказок? Книга стояла где-то на полках. Знаменитая «Тысяча и одна ночь». Одну тысячу и одну ночь Шахразада ткала колдовскую паутину сказок, чтобы избегнуть казни на рассвете.
Поднос серебряный. Массивный. Ложки с ножами тоже серебряные, с золотой инкрустацией на ручках. Джульетта взяла одну ложку. На золоте витыми буквами было выгравировано: «Г. Олден Грэнвилл».
И салфетка, и столовые приборы – все это так красноречиво говорило о нем самом. О его непомерном упоении красотой и потворстве чувственному наслаждению. Даже эта маленькая шутка с двумя шахматными фигурами напоминала легкое соблазнительное подмигивание. Джульетта чувствовала, как в крови всколыхнулось знакомое волнение, почти головокружительное. Было такое ощущение, как будто он находится рядом, пробуждая ее от долгого сна крошечным выразительным жестом.
«Слушаю и повинуюсь».
Этому вторил герб в углу салфетки. С одной стороны подноса, в плоской хрустальной вазе среди белого душистого горошка благоухала распустившаяся красная роза. Джульетта извлекла ее из букета и вдохнула густой аромат. Где Олден Грэнвилл добыл такой цветок в начале лета? Эти хлопоты говорили об исключительном внимании к ней.