Рисунки на обоях

Tay Ewigkeit

– За ямочки на щеках?

– Откуда ты знаешь?

– Он рассказал мне.

Эрволь наполнил три бокала игристым розовым вином.

– За Рена, - празднично-торжественно объявил Крис.

– За Рена, - откликнулась эхом Лера.

Когда застолье подошло к завершению и зазвенела убираемая со стола посуда, Крис ушёл в гостиную. Прогоняя затхлый запах нежилого помещения, куда никто не заходил почти месяц, раскрыл окна за шторами, не включая свет, подошёл к картине во всю стену, присмотрелся к ней сквозь опущенные веки.

Эрволь

звонил Рену каждый вечер их путешествия, из каждого гостиничного номера, хмурился, когда слишком долго слушал гудки, говорил тихо, неразборчиво, не позволяя Крису разобрать слова, как тот ни старался. Крис злился и скучал - по ним обоим отчего-то. Поездка оборвалась внезапно через два дня безответных гудков. Крис обиженно дулся и жаловался приятелям в мессенджерах на несправедливость судьбы, оставленный в одиночестве в квартире Эрволя, пока тот пропадал где-то в городе и улаживал какие-то неожиданно возникшие недоразумения. По мнению Криса, просто убивал время, в ожидании, когда Рен выберется из очередной прострации и соизволит ответить на звонок или открыть дверь. Эрволь вернулся в компании перепуганной и заплаканной Леры и незнакомого парня с длинными волосами.

– Он закончил картину и ушёл, - сказал Эрволь.

Крис впился глазами в его глаза, надеясь что-то прочитать во взгляде. Там колыхалась такая тёмная пустота, что он отпрянул с дрожью.

– Я хочу её видеть, - заявил Крис.

Картина была по-настоящему совершенной. Рен не упустил ни одной детали, не оставил ни одной фальшивой ноты в мелодии.

Такой она оставалась и сейчас, в темноте новогодней ночи. Крис наощупь нажал кнопку магнитолы, и под взрывы за окном зазвучала Metallica "I disappear", - последняя оставленная на паузе когда-то Реном песня. Там, за стеной из моря и неба, он был счастлив. Крису не удавалось этого увидеть, но он точно, наверняка знал, что так оно и есть.

Неразговорчивые цветы на окнах рассеянно увядали в такт застывшим голым деревьям за окном. Солнечные лучи так редко заглядывали в комнату, что требовалось быть очень внимательным, чтобы не упустить те редкие часы, когда была возможность работать над картиной в их участливом присутствии. Последние штрихи рождались мучительно, несвязно и неумолимо.

– Хочешь, я посвящу тебе новую песню?

– Не надо. У тебя есть другое вдохновенье.

– У меня есть только ты. Ты одна.

Тихий вздох на том конце невидимого провода.

– Не молчи. Ты тоже любишь зиму.

– В ней есть хрупкость и сила.

– Хрупкость

ледяных узоров.

Разорвалась последняя нить. Остался один шаг из пустоты в безграничность.

Неделю назад Лера сказала:

– Знаешь, я встретила кое-кого. Этим летом. Мы наверное попробуем... вместе.

– Ты уходишь?

– Я буду заглядывать тебя проведать. Спасибо тебе за всё.

– За что?
– удивился Рен.

Лера покачала головой.

– Ты не заметил, я понимаю. Ты очень выручил меня, когда позволил пожить здесь, уйти из того ада, в котором я жила. Жаль, что я не смогла тебя отблагодарить. И всё же, спасибо.

Когда закрылась за ней дверь, Рен пошёл в комнату, где жила Лера, в комнату, в которую не заходил больше года. В ней ещё остался её запах, она пахла аккуратностью, уютом, тихим теплом. Рен подошёл к зеркалу, набросил на него покрывало, небрежно стянутое с обнажённого теперь матерчатого кресла. Вернулся в гостиную, сбросил с заставленного пианино вещи, прислушался к грохоту, с которым они упали на пол, усмехнулся звону осколков разбитой хрустальной пепельницы. Забыл открыть крышку и коснуться клавиш. Обернулся к окну, увидел, как из-за шторы выглядывает неверный зимний свет, впустил его широким жестом, взялся за кисть и утонул в ревнивом и настойчивом шуме моря.

Непокорное море плескалось у ног, спокойное, мерное и терпеливое. Рен оторвался от картины, когда непостоянный дневной свет стал меркнуть, снижая интенсивность всё стремительнее. Он привычно осмотрел полотно, отыскивая незавершённые фрагменты, сверяя выцвеченное красками со знакомым внутренним видением. Отступил на шаг, пригляделся снова, снова не поверил глазам, осторожно провёл пальцами по застывшим фрагментам, убедился в том, что глаза не обманывают его. Картина была закончена.

Рен нашёл себя на ковре перед картиной, когда новый день полностью вступил в свои права, заполнил комнату настырным утренним светом, оживил лучами трепещущие волны. Он подошёл к полотну вплотную и до самой глубины вдохнул тягучий морской воздух, вдохнул небо, слившееся у горизонта с волнами, голубое с синим. Шаг, и крылья распахнулись за спиной, без дымки тумана, без тяжёлых терпких цепей, распахнулись широко и свободно, бросилось навстречу сияние, надвинулось, полетело наперерез синее в ветру, со всей полнотой вкуса побед и поражений, со всей яростью всепоглощающего счастья.

Крылья в такт крыльям, высота, при взгляде с которой нечему становиться маленьким, улыбка в тон улыбке, один вдох на двоих, один выдох - пополам, и венок из солнечных лучей затмевает день, и ледяными искрами застывают брызги, взлетающие до самого неба.

– Ты пришёл.

– Я так долго шёл к тебе.

– Вечность не бывает долгой.

Крылья в такт крыльям. Небо в такт морю. Вдох - туманом, выдох - облаком. Россыпь золотистых искр от волны до неба. Движение и солёная свобода, на двоих и навсегда.