Рисунок на снегу
Шрифт:
— Я не хочу.
— Может, шоколаду, печенья?
Тихон помотал головой.
И чай и тарелку со сладостями всё же поставили около Тихона на кресло.
Один гитлеровец сел за стол и принялся читать какие-то бумаги, а тот, круглорожий, заговорил. Переводчик переводил:
— Я тебя запомнил ещё в тюрьме, когда ты хотел бежать. Уже тогда я догадался, что ты связан с партизанами. Но я знал также, что они тебя принуждали. Сами прячутся в лесу, а таких, как ты, заставляют рисковать своей жизнью. Ты парень сообразительный, всё это и сам
Пока немец говорил, Тихон старался догадаться, что этому выродку с человеческим черепом на шапке нужно от него.
— Ты думаешь, нам не жаль тех людей, что погибли сегодня? — перевёл далее переводчик. — Жаль. Но что мы могли сделать? Село возле самого леса, ворота в пущу. Мы их закрыли. Война!
Фашист развёл руками, будто и впрямь другого выхода у них не было.
— И потом, — не унимался он, — мы тоже отметили ваш скорбный день, день смерти Ленина. Так что нас нельзя обвинять, что у нас плохая память…
Тихон опять ничего не сказал.
На него напало какое-то безразличие, и тонкий голос гитлеровца только неприятно резал слух, а смысл слов переводчика перестал доходить. Тихон думал совсем о другом: здесь была школа, он здесь учился. В этой комнате был класс. Тихон вспомнил, как он первый раз пошёл в школу. Нина и Женя — тогда ещё совсем маленькие — хотели пойти вместе с ним. И никак не могли, не хотели понять, почему Тихону можно, а им — нет. Они ведь всегда были вместе. И они заплакали. Стояли около дома, держались за руки, смотрели ему вслед и плакали.
У Тихона даже сердце заныло: ну почему он тогда не взял их с собой? Им так хотелось в школу…
А теперь здесь немцы. И этот фашист что-то гнусавит и гнусавит. Зачем он столько говорит? Или после расстрелов им всегда хочется поговорить?
— Господин офицер — человек слова, он обещает, что ни один волос с твоей головы не упадёт, — говорил переводчик.
«Что им от меня надо?» — подумал Тихон.
— Так ты согласен?
Тихон молчал. Что-то он пропустил в речи немца, что-то важное!
— Ты согласен провести наш отряд к партизанам? Ты же знаешь дорогу?
Так вон оно что: его хотят сделать предателем! Думают задобрить сладким чаем.
Немец курил сигарету, а Тихону показалось, что в помещении — дым от сгоревшего села и он сейчас задохнётся от дыма. И это не стекло в стакане с чаем звенит — трещат, лопаются стёкла в окнах и кричат люди и куда-то хотят бежать. Он стискивает в кармане Женины чулочки и не знает, что делать, что он может сделать… Только б скорей из этой комнаты куда-нибудь, только б не видеть спокойные морды немцев, пьющих чай, словно ничего не стряслось!..
— Поведёшь? — снова спросил немец.
Тихон кивнул головой.
— Ну, вот и молодчина. Я знал, что ты согласишься.
СНОВА ДОРОГА
Поднялся ветер. То он ударял в грудь, то в спину, а то налетал откуда-то сбоку и кидался колючим
Дорога шла ровным полем. Потом круто поднялась на холм.
Справа от холма темнело кладбище. Ветви деревьев над могилками качались от ветра.
Тихон оглянулся.
Село было окутано чёрным густым дымом. В ясные дни за селом виднелись крыши домов Ружан, а там, дальше, синел лес.
«Так вот почему меня вчера сразу отпустили, когда я сказал, что иду в Байки! Те немцы уже знали, что с рассветом Байков не станет», — думал Тихон.
Вошли в лес. Сосны, сосны слева, справа — высокие и стройные. А по сторонам совсем молоденькие деревца, укрытые снегом. Кое-где над снегом торчали лишь тоненькие бледно-зелёные верхушки.
Ещё вчера Тихон был в отряде. С дядей Иваном, с Колей, с Павлом. Завтра он собирался идти с Павлом в штаб, к отцу. Отец ухаживает за лошадьми и тоже, как и молодые партизаны, ходит на боевые операции. Что ему хотел сказать Тихон? Он силился вспомнить и не мог. Может, ничего? Может, просто захотел повидать — и всё? И сказал Павлу, чтобы подождал его, что пойдут они вместе.
Никуда они теперь не пойдут вместе.
Выла метель, крутила вьюга. Снег летел отовсюду- и сверху и снизу, будто собрали его со всего неба, со всего света, собрали и ссыпают здесь. Серое небо повисло над самой головой. В нём скрывались вершины деревьев. Всё окрест стало серым.
— Ты куда нас ведёшь? — спросил у Тихона офицер, весь засыпанный снегом.
— Куда задумали. К партизанам, — ответил Тихон.
Потемнели деревья. Потемнел снег под деревьями. И казалось, что это с деревьев сползает ночь, что там, где-то вверху, она прячется днём. А придёт время — спустится вниз и гуляет по лесу.
Вот и сосна. Она стоит отдельно. Повернуть около неё налево — придёшь в отряд. А прямо — тропа приведёт в такое болото, в такую топь, которая в самые лютые морозы не замерзает. Летом там тонули коровы.
Тихон пошёл по тропе прямо, прислушиваясь, идут ли за ним гитлеровцы. На какую-то минуту ему стало страшно: а вдруг они догадаются? Вдруг остановятся, не пойдут? И тогда… Нет, Тихон не думал о том, что его убьют. Его всё равно убьют. Но начнётся блокада. Сразу же. Вон сколько фашистов только здесь! Сотня, не меньше. А как вооружены! И пулемёты с собой тащат. Но не-е, не догадались, пошли. Где им догадаться, немцам! Они ведь дороги не знают.
Лес кончился. Впереди был невысокий кустарник, а дальше начиналось словно бы поле. Тихон знает: это не поле. Это болото, засыпанное снегом.
Ещё чуть-чуть пройти, ещё… Дальше, в болото. Он не чувствует уже усталости. Пусть скорей темнеет. Пусть крутит вьюга.
Уже один немец провалился в болото. Другой стал его вытаскивать и сам провалился по пояс.
— Мальчик, куда ты нас привёл? — спросил офицер, ещё на что-то надеясь.
Тихон остановился. Всё. Они пришли. Он повернулся, посмотрел немцам в лицо. Первый раз смотрел не опуская глаз.