Ритмы улиц
Шрифт:
Имя, кстати, очень подошло моей малышке. Не знаю, как это объяснить — ты просто смотришь на человека и понимаешь, что его назвали правильно. Вот тоже самое было и с моей дочерью. Она была Аней и никем больше.
Мари — вместе с крохой — выписали спустя пять дней. На таком долгом сроке настоял врач, решивший понаблюдать за молодой мамой некоторое время. все эти дни я разрывался между залом — репетиции ведь нельзя было забрасывать — и больницей. Всё мое существо желало проводить с девочками каждую свободную минуту, но это было невозможно — работать то кому-то из нас нужно было.
Но забирать я их всё равно примчался. Как и остальные. Так что групповое фото у нас вышло весьма интересное — ребенок, счастливые родители, бабушки и дедушки,
Ребенка мы, кстати, записали на мою фамилию. Мари долго сопротивлялась, но я заявил, что если вдруг нам предстоит с ней поездка в другой город — могут возникнуть проблемы. Потому что документы документами, но все равно подозрительно, когда мужик едет куда-то с маленькой девочкой, разные фамилии и прочее. А вдруг я педофил? Мари посопротивлялась, но всё же дала добро. Я же лишь усмехнулся, поскольку на самом деле просто решил, что когда мы распишемся — именно когда, а не если — то будет меньше мороки с заменой документов.
А после начался удивительный квест под названием «отцовство». На самом деле я, едва оправившись от первого шока, ознакомился с некоторой литературой, которая должна была хотя бы попытаться направить меня в нужном направлении. Но ни одна книга, и ни один сайт не могла во всей красе передать тот удивительный мир, который передо мной открылся.
Даже странно, как твоя жизнь вдруг сосредотачивается вокруг одного маленького существа, которое еще даже спинку толком держать не может, спит большую часть дня и криком сообщает о своих нуждах. Но это было действительно так. Я приходил в новую квартиру Мари буквально каждый день. Едва покончив с работой, мчался по знакомому адресу, чтобы повозиться с дочерью и помочь молодой маме всем, чем смогу. Евгения — которая, как и обещала, осталась на первых порах с дочерью — каждый раз при моем появлении окидывала меня презрительным взглядом, но я к этому был равнодушен. А потом и женщина поняла, что от меня так просто не избавиться и смирилась с моим присутствием.
Кстати, Маша, вопреки многим опасениям, оказалась удивительно заботливой и умелой мамой. Многие дамы из моего окружения опасались прихода неведомого зверя по имени «послеродовая депрессия», но эта женщина в наш дом не заглянула. Мари не тосковала, не пыталась что-то сделать с собой или Аней, что лично меня очень радовало. Особенно после истории, которую нам во время ужина поведала Евгения.
— Меня очень накрыло после того, как я тебя родила, — сообщила женщина, глядя на дочь с легким оттенком вины в глазах, — Я саму себя боялась.
— А в чем это проявлялось? — поинтересовалась Мари, ставя передо мной тарелку с красной рыбой, приготовленной на пару и картофельным пюре (моя девочка села на правильное питание, надеясь привести себя в форму после родов, и этим же кормила и всех остальных, заявив, что у нее здесь не ресторан, и готовить отдельно никто не собирается. Тоска).
Чуть помявшись, Евгения призналась:
— Мне хотелось сделать тебе больно. Ущипнуть, укусить. Хотелось, чтобы ты заплакала. Я смотрела на тебя и не понимала, почему так. Ведь ты — мой ребенок, я должна тебя любить. А этого нет. И рядом никого не было, чтобы объяснить мне, что со мной. Я-то думала, что с ума схожу.
— И как вы это преодолели? — спросил я, глядя почему-то не на потенциальную тещу, а на Мари, которую слова матери явно впечатлили.
— Как-то само прошло. Володя, — назвала она имя бывшего супруга, — Заметил мое состояние, взял отпуск и помог мне. И этот порыв отступил. Хорошо, что с тобой, Маша, это не случилось.
— Да уж, — хмыкнула рыжая, — Не могу себе представить, чтобы я Аньке что-то сделала. Она же сокровище, а не ребенок.
Мари не лукавила — дочь у нас росла удивительная. Спокойная, не истеричная, плакала она крайне редко, но заливисто — так, что могли и соседи прийти. Но случалось это настолько редко, что мы не могли на эти капризы сердиться. Мари искренне недоумевала, читая на различных форумах, что дети отнимают много сил и выпивают все соки, заставляя матерей «забивать» на себя и свой внешний вид. Золотцева выглядела отлично — она спала, сколько ей было нужно, не тряслась над Аней, боясь отойти даже в туалет, просто установила в детской радио-няню и была спокойна за неё. В общем, ничего общего с этими сумасшедшими «яжемать».
Как я уже сказал ранее, я появлялся на пороге каждый день, и Мари со спокойной душой отдавала вахту дежурства мне. Я быстро научился и кормить — из бутылочки, разумеется — свою дочь, и менять ей пеленки, да и на руках ее держал без прежнего страха. Может, мне только казалось, но я был твердо убежден, что Анюта узнает меня и, когда я беру ее на руки, она пробует улыбнуться мне своей широкой, но совершенно беззубой улыбкой. Глазки у нее, вопреки опасениям, цвет так и не поменяли, оставаясь всё такими же насыщенно-синими, и от этого она еще больше напоминала ангела.
Каждый вечер мы совершали удивительный обряд — купали ребенка вместе. Набирали полную ванну воды, Мари капала каким-то мудреным раствором — и мы играли в пиратов. Кораблем, как ни странно, был наш собственный ребенок, и мы по очереди брали ее на абордаж, или чуть притапливали. В общем, веселились. Наши проказы Ане были только в радость, и детский визг не стихал до тех пор, пока красная с головы до пяточек, но довольная Анюта, закутанная в пушистое полотенце, не оказывалась у одного из нас на руках. После она, кстати, засыпала чуть ли не за минуту — мы порой даже пижамку на нее надеть не успевали. Просто отвернулись на секунду за ползунками, повернулись — сопит в обе дырочки.
Я любил наблюдать за спящей дочерью. Создавалось ощущение, что я подглядываю за ангелом. И голову не покидали мысли — а какие сны ей снятся? Что выдает ей бурная, но пока такая ограниченная из-за возраста детская фантазия? В такие моменты я жалел, что не могу читать мысли.
Мне всё нравилось в моей новой, более взрослой жизни, кроме одного. Быть приходящим папой — это отстой. Тяжелее всего, уложив дочь спать, было встать и уйти из этой квартиры. Которая же давно стала мне родной. А та, в которой я действительно жил, теперь больше напоминала некий перевалочный пункт, или отель. Я лишь ночевал там, мылся и переодевался. А так — только школа и дом Мари. Мне хотелось бывать здесь чаще, помогать своей девочке мыть по вечерам посуду, смотреть с ней на диване телевизор, а после — вместе засыпать. Чтобы утром — опять-таки вместе — встречать новый день. Но принуждать её я не мог, поэтому терпеливо ждал, пока сердце Мари само возжелает именно моей любви. И тогда я смогу занять подобающее место в ее душе.
А пока я занимал её время, и вообще старался по максимуму окружить её собой. Например, гуляя вместе с Мари и дочерью в парке. Было в этом что-то действительно классное — гордо катить вперед коляску с Аней, в то время как молодая медноголовая девушка неторопливо шла рядом. Материнство сделало еще кое-что с Золотцевой, а именно изменило её вкусы. Она стала одеваться более женственно. Например, в одну из последних прогулок на ней красовалось светло-серое платье в пол, мягкая ткань которое непозволительно плотно облегала её ладную фигурку. Маша действительно быстро привела себя в норму после родов — благо во время беременности сильно она и не поправилась. Поэтому теперь она могла демонстрировать всем и каждому свою фигуру, заставляя меня прожигать взглядом всех, кто имел неосторожность посмотреть в сторону моей женщины. Кедам, правда, Маша не изменяла, поэтому из-под серого подола то и дело проглядывали симпатичные тапочки в цветочек. Волосы она, по случаю жары, заплела в какую-то высокую мудреную прическу, а на нос нацепила огромные солнечные очки. В общем — настоящая красотка. У меня аж невольно дыхание перехватывало, когда я бросал на нее осторожный взгляд.