Риторика либеральной империи. Алгоритмы гуманитарного развития

Шилов Сергей Евгеньевич

Таким образом, образуется системный состав трех составляющих Великой Европы:

(1) Соединенные Штаты Америки;

(2) Конституционно-организационный ЕС;

(3) Содружество независимых европейских государств.

Новый политрынок возникает из периферийных смыслов политической литературы переходного периода

Россия - страна солиптическая, и в этом подобна иным солиптическим нациям-державам, добившимся успеха в современном мире, утвердившим, так сказать, свой предельный субъективизм в политической "объективной реальности, которая копируется, фотографируется и отображается нашими ощущениями"; однако, "уровень" российской (русской, русскоязычной) солиптичности настолько высок, что страна до сих пор не обучилась искусству обращения его себе на пользу и выжигается этим сверхмощным человекоорудием изнутри. Уже приходилось

писать, что солиптизм радикально отличается от солипсизма, как пороговой для системы европейских наук гипотезы о происхождении мира из человеческого Я тем, что в рамках солиптизма - это уже не только гипотеза, а социальная, историческая, политико-экономическая, научно-практическая фактичность, хотя и особого рода. "Вся жизнь наша отечественная - есть литература", - догадывался об этом обстоятельстве акад. Панченко. В российской политреальности переходного периода (конца переходного периода) данный непреложный и торжественный закон русской общественно-государственной жизни выразился в образовании рынка политического письма, политической текстовой работы, которой, в конечном счете, всегда является работа политтехнолога, будь-то подготовка программы кандидата, партии, либо бизнес-плана выборной кампании. В конце концов, в лице выдающихся представителей экспертного сообщества мы получили ряд писателей (учителей политжизни) русской политической литературы как "материальной основы" российской действительности.

"Великий перелом" 2003 года, который куется в недрах (точнее - растянут тонкой пленкой по поверхности) русской политической словесности, будет в сущности явлением русской политической литературы, то есть, не внелитературным явлением каким-то групп, слоев, интересов и мотивов населения, сообществ влияния самих по себе, не учтенных в социологическом смысле, а порождением таковых (групп, слоев, интересов, мотивов, энергий) из духа русской политической литературы (русской - в смысле изготовленной в материале русского языка, что для литературы принципиально, для "материальной жизни" же - безразлично).

Интересно наблюдать за порождением новых биологических форм жизни из политической словесности. ВСЕ ТЕ СМЫСЛЫ, НА ОСНОВЕ КОТОРЫХ СЕГОДНЯ ВОЗНИКАЮТ(= НАЗЫВАЮТСЯ) НОВЫЕ ПАРТИИ - ЭТО ПЕРИФЕРИЙНЫЕ СМЫСЛЫ (РИТОРИЧЕСКИЕ ФИГУРЫ, СУБЪЕКТИВНЫЕ ПОНЯТИЙНЫЕ "ЗАГЛУБЛЕНИЯ", "ЧЕРТОЧКИ" ДИСКУРСА), ЕДВА ЗАМЕТНО СУЩЕСТВОВАВШИЕ ВОКРУГ ОБЩИХ МЕСТ, ЦЕНТРАЛЬНЫХ ТЕМ И ПОНЯТИЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ПЕРЕХОДНОГО ПЕРИОДА. ПОЭТОМУ ДЛЯ РАЗВИТИЯ, АБСОЛЮТИЗАЦИИ ЭТИХ "ЧЕРТОЧЕК" ПОНАДОБИЛИСЬ ПОЛИТТЕХНОЛОГИ ВЫСШЕГО РАЗРЯДА - ПОЛИТПИСАТЕЛИ.

Лимонов с его НБП - здесь просто прописной пример. Он возник из страхов и взаимных обвинений демократов первой волны вокруг по-фроммовски (то есть, литературно) понятой темы фашизма. Я уверен, что сам термин "национал-большевизм" политологически малограмотный Лимонов заимствовал у кого-то из либералов, выдумавшего его в качестве "пужалки" для одной из обыкновенных для этого круга языковых игр (что-то вроде витгенштейновского слова-образа "кентавр", демонстрирующего условность имен). Однако, обращает на себя внимание, как именно сегодня образуется легислатура этой периферийной литературной реальности. Партия включается, возгоняется, восходит как "гегелевское понятие" в политико-правовой каталог, становится частью нового политического пространства, через нее политическое пространство также обретает значимый элемент новизны, качественного различия с прежним политпространством, старым политрынком.

Все, что понималось прежде, как "всего лишь" литература по отношении к мейнстриму "реальных и центральных" политических тем и проблем, все обретает легислатуру, перехватывает ее у прежнего центра и присоединяет к себе в практически неизменном виде. Министр юстиции выдает свидетельство в регистрации какого-либо литературного возгласа, риторического понятия той или иной литературной поэтики, и все довольны - все максимально реалистично.

НБП - пример классический уже. Больший интерес вызывают нарождающиеся биологические формы жизненной политической литературы. Практически точный диагноз здесь - Партия Жизни. Вот где прямо-таки, по Панченко, содержится задел формализации, раскрытия формальной (политической) природы "нашей российской жизни". Партия стоит "на месте в тексте", подвешена в тексте отдельной строкой, перебрасывает логические, грамматические мостики с другими, близко расположенными фразами политического текста, меняет шрифт - вот это и есть политическая деятельность данной политпартии. Чтобы запустить эту партию, необходимо применить вышеописанный литературный метод, разработать идеологию партии как литературное поведение, а именно: берем и вскрываем хирургически, вспарываем экзистенциальный некрофилический формат НБП - Тягу к смерти, благо, писательский корпус нацболов прямо-таки помешан на поэтизации Смерти, и организуем политическое сопротивление данному дискурсу: Вот она Жизнь, лучезарная, вся такая воздушная, позитивная, к поцелуям зовущая. Понятно, что это оппозициональная структура "Партия Смерти - Партия Жизни" может развиваться именно как литературная, в среде литературы. А таперича измерьте расстояние экзистенциальных смыслов (бытия-к-смерти, философии жизни) от сквозных, центральных политических тем переходного периода, вокруг которых формировались партии (рыночная экономика, отношение к приватизации и так далее) - и оцените весь уровень периферийности тех оснований, из которых возникает новый политический рынок.

Показательный случай, отражающий литературную природу нового политрынка, - феномен Глазьева. Для студентов вузов, в которых еще преподавался марксизм-ленинизм, - это случай очень узнаваемый. Есть такое особое "метафизическое упорство", с которым ряд посредственно, но упорно мыслящих образованцев "врубался" в марксизм-ленинизм, заменяя некоторые рассудочные связки в своей голове некоторыми метафизическими сгущениями типа "природной ренты". То есть феномен литературный, феномен человека-персонажа, имеющий метафизическое значение для россов. Потому-то и рос рейтинг Глазьева, как гриб, в тени-свете спроса на метафизику, на литературную значимость, фундированность политического предложения.

Возможно, в духе литературы, сориентируется и Зюганов, наращивая профессорскую, университетско-образовательную составляющую своего образа. Его тексты, публиковавшиеся в свое время в "Независимой газете", были вполне осмысленны, выдавали думающего и способного к письму человека, испытывающего некоторое интеллектуальное удовольствие от письма.

Если Зюганов вернется к текстовой работе и позиционирует ее в духе тезиса "вся наша жизнь российская есть литература", - то КПРФ выиграет, по крайней мере, у тех, кто объявил себя ее конкурентами по левой идее.

Я все ждал, когда проявится Игрунов, бывший серый кардинал "Яблока", сидевший на периферийной теме "гуманитарно-политических технологий" еще с тех времен, когда выступлений Е. Островского на эту тему и на горизонте не было. Конечно же, - в эпоху литературы, в момент формирования нового политрынка на литературной основе, основе периферийных (чисто литературных, риторических) смыслов. В этот момент из «мухи» (в смысле "бесконечно малой", периферийной роли политсмысла), так сказать, и родится СЛОН (Союз Людей за Образование и Науку, возглавляемый Игруновым).

Процесс возникновения куртуазных, салонно-литературных партий, безусловно, возглавляет "Евразия" Дугина. Но она избыточно, некритично литературна, и будет на новом политрынке чем-то вроде "пробника", побивая которого за неумелость все иные литературные "до мозга костей" партии будут демонстрировать собственную инолитературность, конкретность, практичность и деловитость. Это технику уже освоила конкурентная Евразийская партия, спокойно и методично, в режиме реального времени прибирающая к рукам приплывающее то, что нарывает Дугин тяжелым политико-литературным трудом.

Ярчайший пример - возникновение "Либеральной России" Березовского. Если отбросить естественный литературный закон российской политики, то дело у либералов должно было развиваться так: после подражательных прозападных монетарных идей Гайдара, объективно необходимых на первом этапе либерализации, должен был быть сделан новый шаг либеральной мысли, развиты экономические подходы, созданы новые институты более глубокой экономической мысли. Ан нет, каждое новое издание либералов все более бесцветно, все скуднее интеллектуальное обеспечение, либералы даже не могут образовать новую площадку, не могут вычислить значение "союза правых сил". До таких микроразделов Великой реформы, как жилкомхоз-реформа, Гайдар даже не опускался, теперь же они поглотили весь интеллектный ресурс либералов. И вот тут, как новый шаг, появляется Что? Литературная тематизация либерала как "персонажа со взглядами и идеями" (почитайте литературные манифесты, которые выдавала НГ за подписью Березовского), да еще какой-то лубок на плазменном экране на сюжет то ли "Фауста" Гете, то ли один из вечных сюжетов Достоевского об отягощенной злом свободе.