Риторика либеральной империи. Алгоритмы гуманитарного развития
Шрифт:
О партии Бродского. Бродский возродил пушкинский смысл новейшей российской литературно-политической истории. Дал нам шанс на спасение. Бродский дал Новой России стиль, и одновременно, "Большой проект".
Политический актор Партии Бродского как литературный тип - это, по словам из его венецианского интервью, "партизан со знанием античности и представлением о литературе абсурда", живущий в реальной повседневной Большой Европе, "на отшибе" евроатлантической цивилизации. Человек Бродского - это человек европейски-образованный (сущностно завершенный как человек, не нуждающийся в гипотезе воли к власти, властвующий над собой), человек, существующий в повседневном мире литературы, понимающий мир как мир литературы и действующий в точную меру настоящего понимания. Человек Бродского - Человек Логоса. И вместе с тем, - это "какой-то бело-русский партизан", как в песенном тексте
Партия Бродского - это созидание действительности на ее фундаментальном уровне, уровне человеческого измерения, уровне литературной политики. Партия Бродского представлена в переходной России крупицами. Это - риторические элементы Семьи как литературной среды; это - "Русский проект ВВП" (а также "Русский журнал", "Русский институт") Павловского; это - Горбачев-фонд (Человек-основание) как "фундаментальное человеческое измерение"; это - "Независимая газета" времен Третьякова, которая "всегда с нами" и еще немного литературно-политических драгоценностей. Это, наконец, "либералы в правительстве" как литературная ситуация. И, главное, - наличие критического количества персонажей вышеописанного "бродского" литературно-политического типа на территории РФ. Все они, как правило, партизанят, решая материальные вопросы в личинах и играх переходного периода, но без больших успехов, так как быстро вычисляются акторами процессов переходного периода, заматерившими и забронзовевшими внутри и в качестве "чисто конкретных" переходных форм животно-политического поведения.
Был такой литературно-политический проект, как Социально-федералистская партия России, который имеет для Партии Бродского примерно то же значение, что для Партии Лимонова - Национал-большевистская партия России. Речь идет о стратегической литературной разработке "Федерализм вместо коммунизма" (так, кстати, назывался пролог программы Эпи-центра Явлинского "Нижегородский пролог"), в которой речь идет о создании литературной формы Новой России, о прорыве России от мифа к логосу, от евразийского мифа к европейскому логосу прежде всего.
Будущее письмо истории Новой России оставит в примечаниях и комментариях имена политиков и именования политпартий, которые сегодня на слуху, сосредоточившись на истинных движущих литературно-политических силах эпохи, которые медленно становятся очевидными. Таков, кстати говоря, урок истории КПСС.
У нынешней власти есть большой риск повторить политическое представление Николая Второго в истории, когда все политическое многообразие центристских сил его времени было сжато до связки "Николай-черная сотня", как могут связать и нынешнюю власть с Партией Лимонова будущие политизированные историки, объясняя успех совершенно иных, непредставленных сил. Филологические значения "черной сотни" и "идущих вместе" имеют тенденцию к сближению.
Большой Проект для России, выдвигаемый партией Бродского - проект "Большая Европа". Проект мегалитературы русской. Прорыв от однополярного мифа к европейскому Логосу.
О «внешнем виде» информационного общества
Фундаментальное мышление на протяжении всей своей истории практически никогда не избирало собственным предметом будущее. Фундаментальное мышление всегда имело своим предметом «здесь, теперь и сейчас», присутствие, поверяемое прошлым, рассматриваемое из прошлого. Не исключение и Маркс, осуществивший блестящий анализ современного ему общества, но оставивший в отношение будущего скорее некое догматическое вероучение, нежели продуктивную теорию. Будущее, таким образом, всегда было предметом весьма посредственных умов, в какие бы тоги и научные звания они не рядились, - от технократически ориентированных футурологов и представителей так называемых гуманитарных наук (социологии, политологии), спекулятивных дисциплин, звание науки которым присвоено некоторым авансом, до адептов различных религиозных и гуманитарно-политических доктрин. Однако, такого рода «мыслители будущего» имеют свойство создавать много шума односложным барабанным употреблением связки терминов «информационные технологии–коммуникации–сети–нейролингвистическое программирование и далее в таком же роде», каковая (связка-терминологическое гнездо) звучит у них гораздо распевнее в англоязычном исполнении. Не знаю уж, какой повелитель мух управляет данными «аналитиками», но они буквально засидели тему информационного, постиндустриального общества своими спекулятивными продуктами. Им, очевидно, невдомек, что чаемое ими будущее есть не улучшенное, или ухудшенное техническими средствами настоящее, а есть совершенно другое, новое настоящее, одним фактом своего возникновения отменяющее все авансы предыдущего настоящего, перечеркивающее его как несущественное, а затем и как несуществующее, и как не существовавшее вовсе.
Временящаяся ныне возможность фундаментального мышления отлична как от предыдущей стабильной истории мышления, так и, вероятней всего, от последующей его не менее стабильной истории в грядущую для нынешнего мышления эпоху. Мы призваны мыслить переход. Переход от одного настоящего к другому настоящему, по завершении которого никакого «предыдущего настоящего» уже не оказывается. При этом, вообще говоря, речь идет о прыжке через бездну, где остановка, незавершенность мысли есть радикальное падение.
Вторая природа, которую создало человечество, - совокупность объектов культуры, архитектурные системы, транспортные системы, промышленные системы, наконец, компьютерные системы, - есть, с одной лишь стороны, величайшее цивилизационное достижение. С другой стороны, это вызов родовой сущности человека, соизмеримый с вызовом «первой природы», с которым столкнулся «перво-бытный человек» в некотором расширительном антропном значении этого понятия. Мы, в этом смысле, - «второ-бытные люди», живущие во «второ-бытном мире», окруженные миром дикой второй природы. Эта вторая природа также поддерживает нам жизнь и развитие и так же грозит нам тотальным уничтожением, как и первая природа относилась к первобытному человеку. Если свести, аппроксимировать цвилизованный мир, цивилизованную предметность к природе, хотя бы и второй, то мы совершенно отчетливо увидим, что реально живем в мире родово-племенных, а большей частью стадных, сообществ второго уровня (финансово-экономических, корпорационных, национальных и др.), маскирующихся под институты и общественные субстанции.
Таким образом, необходим цивилизационный прорыв, вырывающий «второ-бытного человека» из контекста «второй природы». Россия, в этом смысле, - модель для всего человечества. Дикость второбытного человека, варварство второй природы несокрыто в ней, не замаскировано, - точнее, гротескно, карикатурно замаскировано институтами и институциями, табличками и вывесками, под которыми сидят племенные вожди.
Первобытный человек был выведен из контекста первой природы посредством орудий труда. Но это – с одной стороны. С другой стороны, человеческая речь и была этим самым непосредственным выведением (первичной программой развития) человека на свет, опосредованием которого (выведения) и был труд посредством орудий труда.
Ныне человеческая речь стала мышлением, возможности человечества, потенциал программы его развития, расширились
Второбытный человек будет выведен из контекста второй природы посредством также орудий труда, а непосредственно будет выведен мышлением. То есть, проблема информационного общества в прагматическом смысле фундаментального осмысления есть проблема создания, формирования, возникновения орудий труда, посредством которых второбытный человек начнет осваивать вторую природу, осваиваться в ней.
Конечно, речь идет об интеллектуальных орудиях интеллектуального труда, об интеллектных средствах, об орудиях интеллектного труда, но именно эта безусловность определений совершенно отождествляет их, скажем, с каменными орудиями труда (охоты) первобытного человека, - это ровно такие же орудия труда ровно такого же цивилизационного значения, и в музеях антропологии (антропографии) будущих тысячелетий они будут лежать рядом, на одной полке.
Эти орудия труда второбытного человека – модели развития. То есть, информационное общество – это не некое всеобщее парение в виртуальной реальности, ноосфере какой-нибудь (согласитесь, термин Вернадского созвучен и сородственнен оккультному значению «ноосферату»). Информационное общество - это использование человеком орудий труда, с помощью которых он начинает историю своего освоения второй природы. Человек создает вторую природу, как гриб растет, но он не научен ею пользоваться, он также заброшен в ней, боится ее, как и первобытный человек, - с той разницей, что первобытный человек не создавал первую природу, но был создан вместе с ней, так что погрешностью свободной воли в этом анализе можно пренебречь. Современный человек развоплощен, распределен в мире материально-технологической культуры, в мире второй природы, он не выделяет себя из мира второй природы. Но он наделен возможностью мышления. Создавая модели развития, отесывая, так сказать, подходящие камешки до пригодной для хозяйственного употребления формы, современный человек разгибается, учится моральному и гуманитарно-политическому прямохождению.