Ритуал последней брачной ночи
Шрифт:
А ваджра была создана для этого приема. Она действительно казалась неземной.
С мыслями о Ноже, облаках и Рейно Юускула, корчащем из себя крутого детектива, я и заснула. Подложив под голову редкое коллекционное издание «ARM AND RITUAL».
А проснулась оттого, что Рейно немилосердно тряс меня за плечо.
— Вставайте! Тоже, нашли время спать! Я должен уехать. Может быть, надолго…
— Ничего. Я подожду.
— Не получится. Сегодня в три, в Доме ученых, Тео Лермитт. Очень хотелось бы, чтобы вы там побывали.
Черт, я совсем
— И что я должна делать?
— Ничего. Просто послушайте, и все. Говорят, он читает очень недурные лекции…
— А вы?
— Я же сказал… Я еду по делам. Буду очень поздно… Вы, если хотите, можете сходить в кино. Встретиться с подругой… С этой вашей… Оцеолой…
— Монтесумой! — поправила я.
— Не вижу никакой разницы…
Скотина! Самодовольная эстонская скотина!.. Он даже не довез меня до метро!..
В Дом ученых я прорвалась почти без боя.
Стоило мне только потрясти перед носом рассеянного мальчика-секьюрити папкой с докладом Тео Лермитта («профессор ждет, мой дорогой!»), как я была сразу допущена в эпицентр тайфуна под названием «Юго-Восточная Азия».
До доклада Тео Лермитта оставалось еще полчаса, и я решила скоротать их в дамской комнате: уж слишком моя простецкая физиономия отличалась от отягощенных извилинами искусствоведческих черепов. Да еще дурацкие джинсы!.. Джинсы, в которых я ползала по дому Кодриных в Куккарево и совершала экскурсии на сельское кладбище. Сквозь дикий шиповник и наглую деревенскую траву.
В небесно-чистом клозете я оккупировала крайнюю кабинку, взгромоздилась на унитаз и уставилась на часы, которые выпросила у Рейно перед тем, как выйти на улицу. Часы он дал, но не преминул прочесть мне лекцию на тему: «Вам, русским, время уже ни к чему. Вы всюду безнадежно опоздали».
Стрелки ползли медленно, они цеплялись друг за друга, склеивались вместе и менялись ролями: секундная вдруг стала минутной. А минутная — часовой. На саму часовую, раздувшуюся от непомерных амбиций, мне было даже страшно смотреть.
«Слава богу, хоть назад не идут», — подумала я, и в то же мгновение раздался вкрадчивый стук в дверь.
Я едва не свалилась с унитаза.
— Варвара, я знаю, что ты здесь, — раздался знакомый требовательный голос.
— Монти! — воскликнула я и бросилась открывать. Монти просочилась в кабинку и пристроилась рядом со мной. Мы расцеловались, хотя загон для унитаза был не самым лучшим местом для проявления дружеских чувств.
— Как ты меня нашла? — спросила я.
— Я сто лет тебя знаю… Ты всегда чистишь перышки перед ответственными мероприятиями, — начала Монтесума и тотчас же прикусила язык, взглянув на мою затрапезную футболку.
— Монти! Посмотри на меня! Я уже почти две недели брови не выщипывала! Я не крашусь, я сижу без крема и без масок… Мне даже подмышки нечем побрить. Я в бегах, Монти!!!
— Бедная ты моя… — Монтесума обняла меня за плечи и тотчас же резко отстранилась. — Тогда что ты тут делаешь?
— Жду начала выступления Тео Лермитта.
— У меня новости. Приехала дочь коммерческого директора. Сегодня вечером постараюсь с ней встретиться. Может быть, удастся выяснить, с кем она прохлаждалась в лифте. Кстати, его квартиру я покупаю.
— Кого?
— Стаса.
— А-а… — Только сейчас я вспомнила о желании Монтесумы приобрести жилплощадь своего бывшего и такого ненавистного ей сутенера. Выходит, она не шутила. — Поздравляю.
— Пока не с чем. Предстоит бойня, но я все равно своего добьюсь.
Я вздохнула. Монтесуме было мало одной маленькой, ' крошечной, никому не нужной смерти маленького, крошечного, никому не нужного типа. Монтесума была готова нанять бригаду столяров, чтобы они загоняли гвозди в гроб Стаса всю оставшуюся жизнь.
— Попугая я уже забрала, — продолжала удивлять меня Монтесума. — У консьержки. Правда, пришлось выложить двести баксов…
— Старого Тоомаса?
— Его, родимого. Развлекает меня матами. Да еще с интонациями Стаса.
Я вспомнила голову Стаса, залитую кровью. И Старого Тоомаса, гадившего на простыню. Старый Тоомас видел убийство Стаса, но он был таким же ничего не значащим свидетелем, как и перстень Аллы Кодриной, как и Нож-убийца, как и я сама…
Старый Тоомас был свидетелем-неудачником.
Меня ведь тоже можно причислить к свидетелям-неудачникам. Мир полон свидетелями-неудачниками, мир юпцит ими. Ни один волос не упадет с головы жертвы без молчаливого благословения какой-нибудь никому не нужной, изгрызенной собакой тапки. Тапка будет валяться под креслом и глазеть на место преступления… Ни одно горло не будет перерезано без молчаливого согласия какой-нибудь фарфоровой пастушки с отбитыми руками. Пастушка будет стоять на комоде и глазеть на место преступления…
И вообще, черт возьми… Арены убийств окружены вещами! Вещи толпятся, подталкивают друг друга и становятся на цыпочки — только бы рассмотреть, только бы не пропустить самое главное! Они всегда опускают палец вниз. Они всегда требуют смерти. И почти никогда — жизни.
Они никого и никогда не спасут.
На них нельзя положиться.
Интересно, что думает об этом частный детектив Рейно Юускула-старший?..
— Эй! Что это с тобой? — вывела меня из философского (чур меня!) транса Монтесума.
— Ачто?
— У тебя такое лицо…
— И какое же у меня лицо?
— Дурацкое. Как у законченного олигофрена. Прости, конечно…
Куррат!.. Порассуждала о высоком, на свою голову! Нет, надо прекращать эту порочную практику: чуть что — сразу же хвататься за мозги, как за револьвер, и делать далеко идущие выводы. Прав, прав был покойный Стасевич: от излишнего мудрствования у женщин моего типа образуются морщины…