Рижский редут
Шрифт:
Заговорили наши орудия, вышибли неприятеля с окраин, пошла вперед пехота. Бой оказался недолгим – не так уж много вражеских солдат находилось в Икскюле, и мы довольно скоро выбили их из города, заставив отступить к югу, где у них, собственно, и была налажена переправа.
Шешуков послал всю пехоту и часть лодок преследовать противника и рушить те средства, которые они использовали при форсировании Двины, сам же со своим штабом сошел на берег. Было решено тут ночевать, а далее действовать по обстоятельствам.
К счастью, лодки моего племянника оставили в Икскюле, там мы и встретились. Все время боя я находился на дружининском йоле, который вперед не рвался, а вел под руководством Бессмертного
Ловкий Сурок сам себя назначил в квартирьеры и первым кинулся искать жилище для незнакомки, где она могла бы и умыться с дороги, и переночевать, как полагается даме, а не под кустом, завернувшись в шинель. За небольшие деньги, но с большим переполохом, ему это удалось, только ночлег получился неожиданный.
Натали все мечтала, как у нее будет свой салон, а незнакомка, явно о том не задумываясь, стала хозяйкой салона. Мы пришли в комнату, которую сняли для нее хоть и в корчме, но в корчме чистой, лишь самую малость пострадавшей от обстрела, с определенными удобствами, чтобы убедиться, что она там благополучно устроилась и получила сносный ужин, а остались едва ли не до рассвета.
Рано или поздно это должно было произойти – она заговорила.
У каждого моряка есть свои личные запасы. Артамон возил с собой бутылки с крепкими напитками, которые во многих случаях служили ему валютой для расчетов; хозяйственный Сурок, заботясь о приварке для матросов и гребцов, имел запас соленого сала, а в Риге раздобыл и копченое; Разуваев, с которым мои родственнички помирились, узнав, что в составе флотилии находится дама, прислал маленькую фаянсовую бутылку вандерминта – шоколадного ликера с неожиданным мятным запахом. Бессмертный оказался любителем местного желтого сыра и поделился им с дамой. Так что угощение на столе собралось презабавное и на всякий вкус.
Мы не собирались засиживаться, но, когда она разложила все гостинцы, как-то незаметно для себя завели светскую беседу.
Нас было пятеро, и мы расположились в крошечной комнатушке очень тесно. На столе горел свечной огарок, в запасе имелся еще один. Из мрака выступали только наши лица. Я устроился так, чтобы видеть нашу незнакомку (она все еще была незнакомкой!), рядом со мной приткнулся Артамон, Бессмертный уступил нам лучшие места и сам сел на подоконник. Потом, правда, Сурок отдал ему табурет.
Издали доносилась пушечная канонада – это наши лодки провожали последние неприятельские части, спешащие уйти через Двину на курляндский берег.
– Мне кажется, что мы встречались в Санкт-Петербурге, – несколько неуверенно сказал Сурок. – Но я не мог себе представить, что племянница графа Ховрина окажется вдруг в шести сотнях верст от родного дома, в чужом городе, вдали от близких…
– Я не племянница ему, а его воспитанница, дитя, взятое в дом из милости, – отвечала незнакомка. – И окрещенное в православие. Мне дали имя Ксении, но… впрочем, об этом – в свое время…
– Вы ведь не полячка, сударыня? – спросил Бессмертный.
– Я француженка, которая оказалась в России еще младенцем. Я даже могла бы назвать себя парижанкой, если бы помнила хоть что-то парижское. О доме, в котором мы жили, я знаю со слов Луизы. Я не помню и даже не могу помнить этого дома, – вздохнула незнакомка, – но Луиза столько раз его мне описывала, что я могла бы узнать его сразу. Он стоит на улице Сен-Дени, почти на углу улицы Пти-Лион, неподалеку от площади Сен-Сюльпис. Дом этот очень стар – у него остроугольная крыша, четыре высоких и
– Этой картине, выходит, очень много лет, – заметил Сурок.
– Луиза говорила, что кафтан на дворянине времен чуть ли не короля Луи Пятнадцатого. Но Бог с ними, с дворянином и кошкой… – незнакомка вздохнула и помолчала, собираясь приступить к главной части своего рассказа. – Дом этот – свидетель гнуснейшего предательства, какое только возможно. Но…
Она вдруг усмехнулась, и усмешка эта мне не понравилась; такую же гримасу я видывал на лице Сурка, когда он затевал что-то недоброе.
Артамон поднял голову и посмотрел на свою возлюбленную с тревогой. Действительно, эта девица если какие чувства и вызывала, то тревогу – в первую очередь. Она, кажется, все, что в ней было, и силу характера, и дарования, и даже красоту свою, поставила на службу одной цели, и цель эта – гибель врага.
Дядюшка мой, будучи простой душой, дураком все же не являлся. Он хотел понять, откуда в его избраннице столь неженские страсти, а сам спрашивать опасался. Поэтому вопросы, по безмолвному уговору, задавали мы с Сурком.
– Расскажите все с самого начала, – попросил я. – Чтобы не пришлось вновь возвращаться к минувшему, если мы вдруг чего-то не поймем.
Она кивнула.
И мы услышали наконец правду о том, как она стала отчаянной мстительницей, кстати, вопреки своей православной вере, предписывающей прощать врагов. Но винить за это девицу невозможно – слишком сильна духом была та, что обучила ее мести.
Глава двадцать седьмая
Свеча горела неровно, света давала мало, и мы волей-неволей сдвинулись потеснее, почти лицом к лицу.
Наша незнакомка начала не совсем уверенно – у меня даже возникло подозрение, что она сочиняет прямо на ходу. Потом оказалось, что она просто выбирала имена. У французов обычное дело, когда младенец, рожденный в благородном сословии, получает их три и более. А для разговора, да еще на русском языке, это не годилось, и она оставила каждому герою своей истории минимальное количество имен.
– Вы правы, господин Морозов, – сказала она мне. – И я начну с… с тысяча семьсот семьдесят шестого… да, семьдесят пятого или семьдесят шестого года… впрочем, сейчас это значения уже не имеет. В одном благородном семействе воспитывались две девицы – старшую звали… старшую звали Эрмина, младшую… младшую звали Франсуаза. Франсуаза была родной дочерью графа де Бельфей, Эрмина – его племянницей, дочерью его покойного кузена, унаследовавшей от родителей скромное состояние. Франсуаза же считалась очень богатой невестой, потому что была наследницей двух богатых теток по материнской линии. Девицы росли вместе, их одевали одинаково, учили их одни учителя, и они воистину были сестрами. Первой отдали замуж Эрмину. Ее избранником стал маркиз де Буа-Доре, такой же юный, пылкий и благородный, как она. Но замужество Франсуазы все откладывалось и откладывалось – родители хотели угодить двум старым теткам, чтобы они не лишили девушку наследства. Итак, Франсуаза, молодая и пылкая, могла лишь мечтать о венчании и своей семье. В это время она познакомилась с молодым дворянином из Бретани. Встречал ли кто из вас бретонцев, господа?