Робин Гуд с оптическим прицелом. Снайпер-«попаданец»
Шрифт:
На четвертый день после сожжения Дэйрволда в наш лагерь влетели четверо всадников. Трое из них были ребята из разведывательной группы, посланной в Нутыхам, а четвертый — вернее, четвертая — смазливая девица. В приличном, хотя и простеньком платье, русоволосая, сероглазая, курносая, короче — полный набор всех тех качеств, которые могли свести с ума любого моего бойца. Но меня они не слишком интересовали: во-первых, у меня есть Альгейда, а во-вторых, я же, типа, влюблен безумно в лять Марион. И это — главное, потому как в ушах у девицы были те самые приметные сережки, которые я послал для служанок «дамы своего сердца». Стало быть, это — вести от пылкой возлюбленной…
Вести действительно оказались от ляти Марион. Я уже было приготовился к очередному кулинарному шедевру, но на сей раз, слава богу, все ограничилось письмом. Письмо содержало две страницы, написанных красивым, каллиграфическим
Вот уж не знаю, какие книги изволила читать моя «несравненная», но чувствую, что набор этот был зело забавен. Если судить по тексту письма…
Ваше королевское высочество, возлюбленный мой господин!
Марион Мурдах, кою ты почтил своей сердечной привязанностью и которая не смогла устоять перед твоим благородством, шлет тебе свой сердечный привет.
Мужество твое, отвага и воинское искусство перепугали твоих врагов и моего отца — достославного червива, и замыслили они коварный план, дабы извести тебя, остановить твои великие помыслы и погубить нашу любовь!
Остерегайся, мой господин, ибо Хэй Хайсбон, горя жаждой мщения за те справедливые слова, коими ты заклеймил сего преступника, выступает из Нутыхама, совместно с еще четырнадцатью славными рыцарями, и отрядом из двух сотен и еще двух десятков без одного конных и пятью сотнями и еще четырьмя дюжинами пеших воинов, дабы отыскать твое укрытие, предать его огню и мечу и поразить моего возлюбленного.
Более всего я боюсь, что ты, мой преславный рыцарь, узнав об этом, поспешишь навстречу Хэю Хайсбону, дабы повергнуть его в честном и открытом сражении, стяжав себе новую славу и прославив еще более мое имя! Заклинаю тебя страданиями Отца нашего Небесного, слезами матери его, Пречистой Девы Марии — остерегайся, ибо самих себя должны остерегаться любящие. Как могут быть бдительными наши опьяненные сердца? Любовь гонит нас, как жажда гонит раненого оленя к реке, как внезапно спущенный после долгого голода молодой ястреб бросается на добычу. Увы, любовь нельзя укрыть!
Молю тебя, мой возлюбленный, береги себя! Твой отряд меньше, и может статься, что ты будешь побежден не умением, не силой, не отвагой, а лишь многим и многим числом врагов своих! Утишь свою гордость — не вступай в открытый бой, ибо если что-нибудь случится с господином моим возлюбленным, я ни единого мига не проживу, оставшись с ним в вечной разлуке. Ежедневно и ежечасно возношу я мольбы к Господу нашему, Иисусу Христу, дабы даровал он мне счастье увидеть моего милого, хоть один бы раз, один бы только раз.
Смерть мне не страшна: если Богу угодно это, я приму ее; но, дорогой мой, когда ты об этом узнаешь, ты умрешь, я в этом уверена. Такова наша любовь, что ни ты без меня, ни я без тебя не можем умереть. Я вижу перед собой твою смерть и в то же время свою. Увы, друг мой, если не сбудется мое желание — умереть в твоих объятиях, быть погребенной в твоем гробу, то я умру одна, без тебя, исчезну в море.
Пусть же Господь позволит мне соединиться с тобой или нам вместе умереть одной мукой!
Вновь и вновь молю тебя, мой единственный и бесценный, мой любимый, мой будущий супруг: остерегайся! Ибо нет и не будет для меня горшей муки, как остаться одной, и если ты не шутил, уверяя меня в своей сердечной склонности, то побережешь себя ради меня.
И так остаюсь в постоянной тревоге и душевном волнении.
Твоя до могильной плиты,
Марион Мурдах.
Это ж надо было так накрутить, всего-то сообщая про вражеский отряд! Кажется, я перемудрил с изысканностью писем… Кой черт?! Она-то откуда взяла, что я принц?! Я ж ей вроде еще не говорил?!!
— Ваше высочество, — щебечет посланница, прерывая мои размышления, — ваше высочество! Мне хозяйка строго-настрого заказывала: отдам письмо — и чтоб сразу назад. А то они там вконец изведутся…
— Да-да, разумеется. А вот, кстати, милая э-э-э… как тебя зовут, милочка?
— Бетси, с позволения вашего высочества…
— Очень хорошо, Бетси, очень хорошо. А вот скажи-ка мне: сама ты этих воинов видела?
— Видала, видала, ваше высочество! Вот как вас сейчас вижу, так и их! Страшные, мордатые, все в кожаных куртках, с крюками…
Что
— …шапки на головах железом окованы!..
— И много их, милочка?
— Ой, ваше высочество, не перечесть! Еле-еле во дворе все поместились…
— А двор у вас?..
Красотка-служанка пояснила, что двор у них «во-о-от такой», и отмерила прямоугольник примерно двадцать на тридцать шагов, поясняя, что ей не раз приходилось засыпать его соломой, а потому двор она знает как свои пять пальцев. А это значит, что в самом лучшем раскладе туда могло вбиться сотни четыре, да и то — пешими. Вот и решай, Роман Алексеевич-свет: служанка путает или Марион разлюбезная с арифметикой не дружит?
Но тут Бетси пояснила, что это она описала первую часть отряда, с которой педерастический полководец Хэй Хайсбон уже вышел из Нутыхама и двинулся в точку сбора, которая ей неизвестна. А червив Мурдах с двумя десятками всадников отправился собирать ополчение. И лять Марион осталась дома совсем одна, только с матерью, и ужасно боится, что меня все-таки ухайдокают, закидав трупами, и потому она «так плачет, так плачет, бедняжечка! Сидит в своей комнате одна-одинешенька и только молится».
Вот на этом месте меня словно снова молнией шарахнуло. Это что же такое выходит, граждане?! Значит, Хайсбон сейчас встал где-то лагерем, причем рупь за сто — возле леса, чтобы потом далеко не ходить и бойцов своих не утомлять! Червив бродит где-то по этой самой Деналаге, собирая ополчение… А в Нутыхаме кто остался? Никого?! Серьезно?!! Ну-у, ребята, это вас угораздило!..
План действий возник тут же, сам собой. И весь отряд, включая новобранцев, дружно ринулся его исполнять. Ну держись, серы энгаляндские, сейчас вам Мать-Россия мастер-класс партизанской войны показывать будет!..
…Примерно час я угробил на то, чтобы объяснить своему штабу план операции, распределить роли в предстоящем спектакле и привести отряд в боевую готовность. И вот я уже топаю по лесу, а следом за мной шагают Маркс и его взвод, в который дополнительно влились еще пятеро солдат и трое крестьян, умевших держать луки. Так что стрелков у нас сейчас целых тридцать семь человек. Это если не считать меня, потому что (я невольно приосанился и расправил плечи) в этом мире такие стрелки, как я, за пятерых считаются!
Будем надеяться, что небесно-голубой рыцарь Хэй Хайсбон не знаком с тактикой донских казаков и белорусских партизан, а значит, моя находка окажется для него, мягко говоря, неожиданностью. Вряд ли он сумеет отличить настоящее отступление от ложного, вряд ли он сумеет заметить в лесу обходный маневр, вряд ли…
…Твою же мать! За своими мыслями я чуть не вышел из леса прямо на лагерь Хэя. А лагерь-то — вот он, как на ладони. Курятся дымки над кострами, белеют три шатра — должно быть, рыцарских. Бранятся солдаты, всхрапывают лошади, и даже истерически, заполошно кудахчет бог весть какими путями попавшая в военный лагерь курица…
Наблюдая всю эту сельскую идиллию, я размышлял: известно ли этому пидорыцарю назначение часовых?..
Посланные в разведку четверо бойцов Статли сообщили, что если Хайсбон и представляет себе, зачем нужны часовые, то лишь чисто теоретически. Счесть трех караульных, сидящих у самой кромки леса в компании бочонка с элем, за полноценный караул я не смог. Ладно, сейчас разберемся с этими убогими, а там…
— Маркс! За старшего! — Я вытащил из ножен тесак, осмотрел лезвие, снова убрал его и, уже двинувшись вперед, не оборачиваясь, велел: — Джонни! За мной.
По пути к постук я изо всех сил пытался внушить Малышу, что его основная задача — прикрывать командиру спину, а не кидаться на всех встречных-поперечных с утробным ревом гризли, страдающего несварением желудка. Но так ничего и не добился. Пока я говорил, Джонни усердно кивал головой, но как только мы подошли к часовым поближе, сразу же рванулся вперед, и не успел я ничего сделать, как двое уже валялись на земле в крови и соплях, а Малютка вовсю шарашил своей дубиной размером с хорошую оглоблю, пытаясь достать третьего — на удивление вертлявого субъекта.
Когда караульный в очередной раз увернулся от «тяжелого тупого предмета», я понял, что вот сейчас-то он и заорет. Но он не заорал: стрела из моего лука вошла ему точнехонько промеж глаз.
— Джон, мазер твою за лег и об забор цванцих раз! Я тебе что сказал?! Кто мне спину прикрывать должен?!
Малютка забубнил в том смысле, что он и хотел прикрывать… но ведь они… а чего?., сами вообще!.. и потом — так тоже хорошо получилось…
— Ладно-ладно, заканчивай самокритику, пора дело делать, — и с этими словами я поднял свой Bear Attack, примерился и послал стрелу в самый дальний шатер.