Робин Гуд
Шрифт:
– Хорошо, – сказал Робин. – Ступай домой и не плачь. Я спасу твоих сыновей.
Он поднял старуху на ноги и обернулся к стрелкам.
– Принеси мой лук, Давид Донкастерский. Ну, молодцы, кто хочет со мной в Ноттингем?
Но стрелок, которого звали Давидом Донкастерским, не тронулся с места.
– Тебе нельзя в Ноттингем, Робин! – воскликнул он. – На Ватлингской дороге вчера стоял герольд и кричал, что шериф объявил за твою голову награду.
– И дорого стоит моя голова?
– Двадцать марок обещает шериф всякому, кто доставит тебя в Ноттингем живым или мёртвым.
– Неправду ты говоришь, Давид, – повёл бровями Робин. – Я был на Ватлинге и сам. Я слыхал, что кричал глашатай. Двадцать марок шериф обещал за мёртвого Робин Гуда, десять марок всего – за живого! Ты говоришь, как трус, Давид!
Весёлый стрелок взял свой лук и колчан, в котором среди других стрел блестела серебряная стрела, подарок лорда шерифа. Его товарищи двинулись за ним, а дрозды свистали в ветвях, щебетали синички и коноплянки, и пёстрые дятлы стучали над головой.
На широкой дороге повстречался Робину нищий, одетый в лохмотья. Робин скинул с плеч свой зелёный плащ и отдал его побирушке, а сам поверх малиновой куртки накинул рубище, в котором было больше прорех, чем разноцветных заплат.
Когда стрелки подошли к Ноттингему, у городской стены они увидели три виселицы и большую толпу народа.
Поминая Христово имя и почёсываясь, как это делают вшивые бродяги, Робин Гуд протиснулся вперёд.
Три сына вдовы, связанные верёвками по рукам и ногам, стояли под виселицами, и шерифова стража в блестящих кольчугах, с копьями, с датскими топорами и с луками в руках окружала их. Шериф сидел на высокой скамье, покрытой сарацинским ковром, рядом с ним сидели присяжные и сэр Стефен.
Священник с распятием подошёл к сыновьям вдовы; библия на железной цепи болталась у его колена; он предложил осуждённым принять перед смертью святое причастие.
Но старший из сыновей отвернулся от исповедника и сказал громко, как смелый человек:
– Святой отец, ты говоришь так, будто мы уже мертвы. Но мы ещё живы, и господь не допустит, чтобы нас лишили жизни за правое дело.
И средний сын отвернулся от священника и сказал:
– Плохо ты служишь господу богу, если служишь шерифу ноттингемскому. – Потом он подмигнул вилланам, стоявшим в толпе. – А палача у них нет! Глядите, он выпил для храбрости слишком много и никак не сладит с верёвкой.
Тут все в толпе рассмеялись, потому что палач и вправду был пьян. Он хотел потуже затянуть петлю на верёвке и продел в неё ногу, как в стремя, а петля затянулась, точно силок. Палач упал на спину и не мог подняться: он дёргал ногой, но не мог оборвать верёвку. Стражники поволокли его прочь, а священник подошёл к третьему сыну вдовы.
Младший сын тоже не принял причастия. Он посмотрел на далёкий зелёный лес и расправил широкие плечи.
– Я помню за собой только один грех, святой отец, и в нём охотно тебе покаюсь. Я грешен в том, что слишком долго терпел. Давно мне нужно было сбросить с плеч ярмо и уйти в леса, к свободному Робин Гуду.
Весёлому Робину пришлись по душе эти слова. Он получше прикрыл лохмотьями свой лук и подошёл к шерифу.
– Какую плату положишь ты палачу за работу, благородный лорд? – спросил он шерифа.
Ральф Мурдах выпрямился, и глаза его радостно блеснули.
– Клянусь, сам бог послал тебя, нищий? Я подарю тебе за работу новый кафтан, без единой прорехи, и тринадцать пенсов серебром.
– Тринадцать пенсов! – воскликнул Робин. – Тринадцать пенсов за три верёвки, тринадцать пенсов и новый кафтан! А сколько заплатишь ты мне за эту стрелу, шериф?
Перед самым носом шерифа сверкнула стрела с наконечником и перьями красного золота. И шериф откинулся назад, побледнев так сильно, будто эта стрела вошла ему в рёбра. Робин стряхнул с себя лохмотья побирушки, малиновая куртка вспыхнула на солнце. Он пустил серебряную стрелу в небо, и по этому знаку со всех сторон из толпы кинулись к виселицам молодцы в зелёных плащах.
– О-хо-хо! – закричал отец Тук. – С нами бог и святые угодники!
Дубина завертелась над его головой и пошла щёлкать по железным колпакам шерифовых стражников. Стрела летела выше и выше в синее небо, а Маленький Джон и повар Артур из Бленда уже расчистили дорогу к помосту, на котором стояли три сына вдовы. Священник бросился на колени, как щитом, прикрывшись распятием, и прямо через него перемахнул старший сын, скидывая с рук разрубленную верёвку.
Только тут, блеснув золотом, стрела упала с неба и воткнулась в помост, как молния, схваченная на лету.
Говорят, что в драке семеро лучше пяти и пятеро лучше трёх, и это, конечно, верно. Стрелков было четыре десятка, а шерифовой стражи – сто человек. Но кольчуга крепче линкольнского сукна, датский топор тяжелее дубины, вот почему очень скоро люди шерифа железной стеной окружили своего господина и стали теснить лесных молодцов.
– Веселей, веселей, ребята! – покрикивал Робин Гуд. – Не жалейте колпаков и кольчуг!
– Ко мне! – раздался голос Скателока из-под кучи тел. – Клянусь крестом, я поймал их начальника!
Отец Тук, бросив дубину, навалился грудью на стражников, подмявших под себя Скателока. Начальник стражников, вывернувшись из рук стрелка, взмахнул ножом над широкой спиной монаха, но опрокинулся навзничь, пробитый стрелой.
Робин Гуд, спешивший на выручку Скателоку и Туку, обернулся, дивясь, откуда прилетела стрела. На перекладине виселицы сидели двое: тощий лучник в лисьей шапке и шерифов стрелок, состязавшийся с Робином на стрельбище.
Оба, с луками в руках, спокойно смотрели сверху на свалку, выбирая мишени.
– Эге! И ты тут! Учишься бить навскидку, приятель? – рассмеялся Робин и едва успел отскочить в сторону из под сверкнувшего над его головой топора.
Он ответил врагу ударом ножа; клинок скользнул по кольчуге, но стражник упал, сшибленный с ног тяжёлым кулаком.
Из городских ворот вырвался конный отряд; шпоря лошадей, всадники скакали на помощь шерифу. Тогда звучный рог Робина покрыл шум схватки.
– К лесу, ребята! – крикнул Робин.