Робин Гуд
Шрифт:
Ганнесимус удовлетворенно закивал, подхватил миску и ковшик и зашаркал подшитыми мехом башмаками к двери, а оттуда – на лестницу.
Едва его шлепающие шаги смолкли, как Робин стремительно привстал на постели, согнулся до пола и, ловко заправив себе в горло два пальца, вывернул настой в ночную посудину, которую тут же затолкал поглубже под кровать.
– С меня хватит! – процедил он сквозь зубы.
Гуд уже мечтал поскорее выбраться из дома старика Ганнесимуса, вернуться к вольной лесной жизни. Город, галдевший за окошком голосами уличных драчунов и попрошаек, гремевший где-то за углом кузнечным молотом, скрипевший колесами проезжавших по соседней, более широкой улице тачек и телег, оравший голосами ослов и бранившихся торговок, – этот забытый, оставшийся далеко за
Но между тем, все последние дни, все дни, в течение которых он перестал травиться настоем Ганнесимуса, и его голова прояснилась, Робин Гуд исподволь задавал себе вопрос: а почему он до сих пор не сбежал? Долечиться он мог теперь и без старого чудака-лекаря, а если слабость заставит его какое-то время еще отлеживаться, то есть удобный, надежный шатер, в холода можно устроиться в землянке с очагом.
Однако что-то удерживало Робина. Что-то, в чем он не только не отдавал себе отчета, но о чем едва догадывался. Возвращение в лес означало и возвращение к прежней жизни, новые отважные набеги, грабежи на проезжих дорогах, веселые дележи добычи. И ведь разбойники уже ждали его, ему передавали, как все хотят, чтобы он побыстрее оказался среди них и прекратил сразу возникшие ссоры, помог найти новых людей. Роковое сражение возле моста через реку Уз стоило его шайке двадцати шести человек, и это были одни из лучших…
Силясь понять, отчего он медлит, словно бы опасаясь вернуться, Робин пытался думать, что боится упреков товарищей: впервые не угадал опасности, нарвался на превосходящего противника, и едва не сгубил всех, кто с ним поехал за обещанной богатейшей добычей! Но нет, дело было не в том – разбойники едва ли поднимут голос против своего предводителя, а если кто и осмелится, Гуд отлично умел подавлять всякий протест. В случае чего, выручит надежная кувалда – кулак Малыша Джона.
И, тем не менее, какое-то непреодолимое, необъяснимое чувство до поры удерживало его в Ноттингеме, в этой меховой постели. Точно кто-то, кого он не знал, но кто имел над ним прочную, изначальную власть, советовал ему (пока советовал!) не торопиться, вдуматься во все, что с ним произошло, понять, что после этого так, как было раньше, уже быть не может.
Снизу, из-под окна три раза подряд донесся крик осла. Ничего особенного, мало ли их в городе, но этот крик особенный – Робин сразу его узнал.
Гуд откинул одеяло, встал, набросив поверх камизы суконный кафтан, затем подошел к окошку и распахнул ставни.
Дом почтенного Ганнесимуса, как большинство домов в Ноттингеме, был двухэтажный. В нижнем, каменном, лекарь занимался составлением своих снадобий и принимал больных. Для этого служила большая комната, вся уставленная столами, ларями, всевозможной посудой, пропахшая травами и кореньями. Здесь же была устроена печь с дымоходом, в которой помещалась жаровня для приготовления, как различных отваров, так и немудреной трапезы. В отделенной от главной комнаты каморке жил слуга Ганнесимуса, глухонемой Бари. Второй этаж был деревянный и, как чаще всего бывает, нависал над нижним этажом, выдвигаясь вперед на три десятка дюймов [49] . Здесь располагались две комнаты, одна из них – спальня хозяина. Вторая комната, как правило, пустовала, кроме тех дней, когда в ней приходилось отлеживаться кому-либо из головорезов Гуда. О том, что лекарь Ганнесимус нередко оставляет у себя в доме «тяжелых больных», некоторые из его посетителей знали, а вот, кто эти «больные», не догадывалась ни одна живая душа, не то «разбойничий костоправ» давно болтался бы на виселице.
49
Из-за дороговизны земли в средневековых
Окно комнаты, в которой прожил, вернее провалялся последний месяц Робин, выходила окном в небольшой хозяйственный двор, непосредственно примыкавший к улице. Такие дворы уже становились в Ноттингеме редкостью, город все гуще застраивался, дома ремесленников и торговцев втискивались в пространство, неумолимо ограниченное городскими стенами, а потому оставлять в застройке свободные места было невыгодно. Тем не менее, грязный захламленный двор с выгребной ямой посредине пока существовал, и именно с его стороны донесся до слуха раненого протяжный ослиный вопль.
– Вот, не знал бы, так и поверил бы, что орет настоящий осел! – прошептал Робин, выглядывая в окно. – Эй, привет, Малыш!
– Принимай! – так же тихо отозвался в полусумраке голос Малыша Джона, и на подоконник упала веревка.
Гуд потянул ее и с торжеством втащил в комнату корзинку, из которой заманчиво выглядывало горлышко объемистой глиняной бутыли, а также торчал сверток, аппетитно пахнущий жареной дичью и свежим хлебом.
– Спасибо, друг Малыш! – прошептал Робин. – Только отчего ты передаешь все это тайно, а не занесешь с улицы? Старый ворчун уже давно признал, что есть мне можно все, но его скупердяйство непобедимо!
– Я не хочу лишний раз показываться соседям! – пояснил великан. – И, кроме корзиночки, у меня для тебя еще есть кое-что, чего в дверь уж никак не занесешь. Ну-ка, принимай!
Внизу послышался короткий смешок, небольшая возня, потом за подоконник ухватились две гибкие девичьи руки, и показалось сияющее личико красотки Мэри. Малыш Джон попросту поднял девушку к себе на плечи, затем подставил ей свои широченные ладони, и когда она на них встала, преспокойно «отжал» ее до окна.
– Вот так подарочек! – восхитился Робин.
Не дав Мэри подтянуться, чтобы вскарабкаться на окно, он схватил ее подмышки и рывком втащил в комнату. Тотчас Гуд пожалел об этом: острейшая боль разломила левое плечо, сжала грудь, судорожной волной прошла по всему телу.
В комнате было темно, но Мэри не могла не заметить, как исказилось лицо ее возлюбленного, и перепугалась:
– О, Господи, Робин! Что ты наделал!
– Я не умру! – не без труда выдавил он сквозь стиснутые зубы и не сел, а просто упал на кровать.
– Ну что? Подарок кстати? – прошипел снизу Джон. – У меня в городе найдутся дела, а на рассвете я заберу девчонку. Лучше будет, если костоправ ее не обнаружит.
– Спасибо, Малыш! – отдышавшись, Робин не без труда вновь поднялся и выглянул из окна. – Это называется – настоящий друг. Удивляюсь, как ты сумел выносить Мэри столько времени – путь сюда не ближний. Не возникало желания взять и выкинуть ее в самые колючие кусты, что растут вдоль дороги?
Добродушный великан весело хмыкнул:
– А ты знаешь, с некоторых пор твоя подружка стала совсем не такая вредная. От нее теперь, бывает, за весь день слова худого не услышишь. Иной раз думаем – здорова ли?
– Если соскучился по моим шуткам, на обратном пути напомни мне об этом! – шепнула Мэри, выглядывая из-за плеча Робина.
Гуд и сам видел, что она стала какая-то другая, не такая, какой была прежде. Впервые он понял это, когда Малыш Джон привез его в лесной лагерь. Ехали от реки Уз не меньше суток, раненого спрятали в телеге, под снопами ржи, и Джон время от времени туда заглядывал, проверяя, жив ли еще Робин, а он сам, тем временем, почти не приходил в сознание. Очнулся уже в лагере, на своей постели из волчьих шкур. Разбойники шептались между собой, договариваясь, кто наутро повезет Робина в город, и обсуждали, как спрятать его на этот раз – снопы ржи в Ноттингем не потащишь, значит нужно везти какой-то товар – корзины с овощами, либо шкуры для выделки у кожевника. Некоторые говорили, что, возможно, зря все это придумывают – до утра он все равно не дотянет.