Робинзон из-под моста
Шрифт:
– Да кому, кроме нас так дорога наша Танюшка.
– Тихо, и обреченно произнесла мать.
Я пристроился за родителями. Подумал спросить их разрешения зайти в палату, но посчитал, что у отца могут возникнуть возражения. Никто не обратил внимания, что я вошел вместе со всеми.
Татьяна лежала под простыней, опутанная капельницами жизнеобеспечения. Ее пухлые губы были без кровинки и
– Доченька, да что же это, да почему же мы недосмотрели за тобой.
Врач показал отцу взглядом, что он только, что просил их вести себя жизнерадостнее. Отец Татьяны взял за плечи жену и оттянул ее от дочери.
– Люб, прекрати. Таня все слышит.
Врач покачал головой в знак согласия.
Веки дочери дернулись и медленно распахнулись. Мать снова чуть не потеряла контроль и не кинулась к дочери. Девушка секунд пять смотрела в потолок, потом медленно повернулась лицом ко всем. Она рассматривал нас по очереди. Дошла и до меня. Наши взгляды встретились. Её губы тронула тень улыбки.
– Привет!
– Шепнула она беззвучно одними губами.
– Привет!
– мой голос, как гром раздался в палате.
– Не думал, что застану тебя здесь?
Татьяна улыбнулась еле-еле. Из глаз вытекли слезинки. Отец ее смотрел на меня, как коршун на цыпленка. В уме я держал просьбу врача, о том, чтобы создать у девушки позитивный настрой, но боялся открыть рот, чтобы не выдать правду о ее состоянии.
– Толик..., я ..., очень рада..., тебя видеть.
– Тяжело произнесла Татьяна.
– Как.., ты..., узнал?
– Я не знал, просто решил навестить. Приехал на работу, а там мне сказали..., что.... Виктор?
Татьяна зажмурилась. Сквозь ресницы проступили слезы. В этот момент я испытал чувство, близкое к тому, когда умерла мать. Я почувствовал, как еще одна часть меня может уйти навсегда, оставив в душе тоскливый и холодный угол. Воспоминаниями я постоянно буду наведываться в него, раз за разом испытывая тоску и холод утраты. Мне хотелось поступить так же, как поступила мать Татьяны, бросится к ней, чтобы запомнить ее живой в ощущениях.
–
– Спросила Татьяна.
Ее вопрос был обращен ко всем. Взгляд медленно переходил от одного лица, к другому. Отец был суров, наверное, как всегда, и его лицо ничего не выражало. На лице матери крупными буквами была написана великая печаль и ожидание худшего.
– Толик..., ты слышал..., что..., сказал врач?
На меня словно вылили ведро ледяной воды, и тут же ведро кипятка. Зачем я зашел в палату? Как можно с моим комплексом правдолюба это было сделать? Все завертелось перед глазами, пол зашатался. Я был готов сам упасть без сознания. От того, что я сейчас скажу, зависела жизнь дорогого мне человека. Задав этот вопрос, Татьяна хотела знать правду, а получалось, что она приставила к своему виску пистолет. Мой ответ должен был нажать курок.
Раскаленное жало проникло мне в мозг. Оно шипело в мокрых извилинах, распространяя запах горелой плоти. Моя жизнь побежала перед глазами в обратном порядке. Все было так натурально и правдоподобно, как будто это случилось вчера. Она остановилась на том моменте, когда пьяный отец произнес фразу: "Ошиблись, суки! Ошиблись они! Не ошиблись, а соврали! Тянули время, а мы могли бы в Москву ее увезти, там бы ее вылечили!" Только сейчас я был взрослым и знал, что мать не могло спасти ничего. Саркома не лечилась, ни тогда, ни сейчас.
– Доктор сказал, что жизненно важные органы не задеты. Большая потеря крови, но тебе перельют столько, сколько надо, так что выздоровление, вопрос времени. Главное покой и хорошие мысли.
Ее взгляд уставился в мои кристально честные глаза. Я не мог поверить, что это произнес я, но держался в образе из последних сил.
– Спасибо..., я ..., тебе верю.
– Татьяна попыталась улыбнуться, но получилось не очень.
Доктор незаметно похлопал меня по спине, одобряя мою ложь. Ложь во спасение.
Автобус по имени Смерть не доехал до остановки пару метров. Его мотор забился в конвульсиях и заглох. Внезапный дождь закрыл сплошной стеной автобус. Когда дождь закончился, автобуса уже не было.