Робинзонада Яшки Страмболя
Шрифт:
За стеной колючей серебристой джиды я натолкнулся на Ивашева. Он нес охапку зеленых стеблей с сухими комышками земли на корнях.
— И это вы все один сажаете? Растите?
— Нас тут десять семей! А к движку тут ближе подойти.
— А где остальные рабочие?
— Делом занимаются! Осенью к нам приедут из степных колхозов и совхозов за саженцами. Наш питомник в районе пока единственный. Вот как! — добавил Ивашев, поднимая с земли мотыгу. — А ты иди спи. Я к дубкам. Это не близко. — Он усмехнулся. — Хорошо здесь? Вот побывал бы ты у нас на Урале… Я ведь сам оттуда… Леса, тишь… Благодать… Кедрач такой стеной стоит, что гордость за него берет,
— А почему вы на Урал к себе не едете?
— Потому и не еду… Там лес, а здесь его совсем нету. Тоскливо смотреть на эту степь, будь она проклята… Дома работал в лесничестве, елки сторожил. Приехал сюда к брату — он у меня геолог, — гляжу, городишко без единого деревца. Так вот и остался тут. Каждый год собираюсь домой, да вот не соберусь… Почвы здешние соленые — гибнет зелень. Потому питомник и пришлось разбивать тут, на самом безлюдье.
…Так, говоришь, идете в степь по делу? По геологическому, догадываюсь?
— А… как вы догадались?
— Ко мне геологи частенько заглядывают… Вот как вы сегодня.
Подкупило ли меня то, что назвал он меня «геологом», то ли признал я своего в этом жилистом дядьке, но я рассказал ему все. Про озеро с явными признаками нефти, про канитель с упрямой кобылой, про то, как необходимо найти в Джаманкайском георайоне нефть. И что мы с 3-й Геологической.
В степи темнеет медленно. Идем по компасу. Зеленый фосфорический ромбик ведет нас на север. Мы решили идти всю ночь. Высчитали: к полудню будем на месте. Соберем кизяк и к вечеру сварим себе ужин. Из упрямства! Не зря же тащим с собой кастрюлю!
Яшка с мешком на плече шел где-то позади. Я не заметил, как кобыла повернула. Наверно, задремал. Стало зябко. Утро близилось. Маша вдруг нагнулась, упершись передними ногами, я соскользнул по ее вытянутой шее, плюхнулся в кусты реденького тальника и долго шумел ветками — катился вниз. Рюкзак меня не догнал.
— Ди-и-имка-а! Где ты-ы?
Овраг был глубокий. Из оврага я выбрался, прихрамывая, с болью в разбереженной ноге. Искать рюкзак в кустах ночью — без толку.
Поймали Машу, по разику стукнули ее. Яшка, сердито сопя, как всегда на ночь, привязал ее к своей ноге. Мы обнялись, чтобы согреться, и заснули.
На заре сквозь туман разглядели высокий склон, плотно заросший тальником. Внизу под горушкой, на которую мы непонятно как забрели ночью, дымилась речка. Надо же такое! Вокруг ровная степь, только одна эта горушка и торчит, и нас на нее занесло.
— Дима, а это ведь Сазда.
Рюкзак не отыскался. А в нем была вся наша провизия. На ногу ступать по-прежнему больно. Но от боли я как-то отупел и теперь не кривился. Попробовали забраться на кобылу сразу вдвоем. Да держать ее при посадке было некому, и тут не помогали даже тальники. Кобыла все чаще принималась дурить. Очевидно,
— Не туда, Маша!
— Куда же ты прешься?..
Мы едва не ревели. Яшка снял сапоги и нес их в охапке вместе с мешком. Он часто ронял их, страшно ойкал, когда в ступню впивалась колючка, и зло грозил кобыле. Я скакал за кобылой на здоровой ноге.
«ТРЕТЬЕ БАКУ»
Воды мы не видели уже полдня. От жажды язык неповоротлив и липнет к сухому нёбу. Объяснялись знаками. В вонючем илистом озерце, встреченном на заре, напоили кобылу и напились до тяжести в животах, а мокрые кепки натянули на головы. В канистру про запас воды не набрали, простаки, — понадеялись встретить воду днем. Хотелось есть. Подобрали пяток случайных — скот здесь не гоняют — лепешек кизяка. Я долго нес их в руке, а затем выбросил. Варить же нечего!
— Дойдем во-он до той суслиной норы, и привал…
Суслиная нора осталась позади, а мы продолжали идти. Сапоги скрипят — пить-пить, пить-пить. Горы шевелят вершинами. Подташнивает.
И мы победили.
Переставляя неверные ноги, сбежали к воде.
У берега, среди прутьев тальника, виснувшего в воду, увидели пленку. Золотисто-фиолетовое блюдечко лежало на воде.
— Пленка!.. — Яшка потихоньку, крадучись, вошел в воду и — рр-раз! — ладонью рассек блюдечко.
Пленка раскололась, золотисто-зеленые пятаки закачались на ряби.
Да, пленка была нефтяная. Железистая, та колется острыми осколками.
Садилось солнце, отсчитывая третьи сутки нашей экспедиции. Забытая Маша стояла у воды, понурив голову. Мы долго плескались в озерце. Пленок больше не нашли, но вода ощутимо пахла нефтью.
Степь источала теплые запахи трав; кружилась голова, то ли от ее запахов, то ли от голода. Я набрел на кучу кизяка. Ломкие, тоненькие, как бумага, лепешки крошились. Проходил мимо соседнего озерца. Спустился к воде. В закатном солнце поверхность ее играла всеми цветами радуги. Увидел несколько пленок.
Яшка загнал в нору суслика. Воду я таскал канистрой. После пятой канистры суслик выскочил, Яшка сцапал его за загривок, стукнул о землю. Поймали второго. Я выпотрошил сусликов перочинным ножом, выполоскал в озере, развел костер, а Яшка насобирал кизяку. Суслики были не очень-то жирные и в кастрюльке уместились.
Сусликов съели. Такие бывалые парни нигде не пропадут!
Мы улеглись на теплую землю, в реденькие безымянные травы. Нам, усталым, не спалось. Звезды над степью крупные, зеленые. Падают, падают…
— Страмболя, про нас в газете напишут: «Пионеры 15-й школы…»
— И сразу после представления проб сюда пошлют партию. Это моя самая большая мечта — стать настоящим геологоразведчиком…
Я верил Яшке. Я думал: всякий советский пацан хочет сделать для своей Родины — для нашего огромного СССР — непременно большое и значительное. Но ведь не каждому это удается! Надо многому научиться. Надо уметь дело делать, как умеют делать его отец и Ивашев.
— Я знаю, что здесь будет! Здесь будет «Третье Баку»! — сказал Яшка.