Роботы божьи
Шрифт:
– Ерунда! Мы не блокировали ваше зрение, у нас нет полномочий. И вообще, это невозможно технически: чип не влияет на функционирование человеческих органов. Что касается новостей - сами виноваты, не нужно было пренебрегать референдумами. Мы работаем, чтобы обеспечить вашу социализацию и избирательные права. А прав без обязанностей не бывает, это знают даже дети...
Поняв, что ничего не добьется, Егор отключился, прервав чиновничий монолог. "Вот зануда, хуже автономного робота", - подумал он с раздражением.
Мишка тоже отказался помочь. Егор позвонил ему лично. Он знал, что просить Наташу бесполезно - Сурмилов из принципа не общался
Мишка был "отморозком". Он ненавидел это слово-кличку, но оно прилипло к людям вроде него намертво. Так называли тех, кто подверг себя добровольному криозамораживанию. Это началось почти сто лет назад, в самый разгар Потопа. Технологию замораживания уже довели до ума и многочисленные опыты показали, что человека можно многократно замораживать и размораживать без всякого видимого вреда, как лягушку или тритона.
Когда после года непрерывных дождей море стало затапливать землю, началась массовая паника. Планетарное наводнение выглядело как настоящий конец света. Вода прибывала повсюду. Целый год все страны лихорадочно строили дамбы; все прочие вопросы были забыты. На защиту от воды ушли огромные бюджеты, в мировой экономике начался спад. Мир захлестнула эпидемия самоубийств. Егор полагал, что нельзя осуждать тех, кто потерял присутствие духа и сдался. Замораживание в специальной криокамере, кто бы что ни говорил, было своего рода самоубийством. Люди добровольно вычеркивали себя из жизни, надеясь, что все как-нибудь образуется и проблемы будут решены без их участия. А если и нет - ничего страшного, погребенные в морозильных камерах могли лежать там столетия.
Бегство в ледяные сны выбрали миллионы человек. Это стоило недешево. Сурмилов неохотно рассказывал о своем замораживании, но кое-что Егор от него все же узнал. Наблюдая хаос и разруху умирающего мира, Мишка впал в тяжелую депрессию. Он хотел покончить с собой, но не смог. Наткнувшись на выброшенный кем-то журнал со статьей о криоусыплении, он решил, что это подходящий выход. Чтобы собрать деньги за место в холодильной ячейке, Сурмилов продал все, что у него было. Имел ли он семью, и что с ней стало, Егор не знал.
Мишке было тридцать, когда его усыпили. Семь лет назад, после многолетних дебатов, криохолодильники начали отключать. Общество решило, что содержание миллионов замороженных обходится слишком дорого. Одной электроэнергии уходило столько, что ей можно было осветить средний город.
Проснувшись, Сурмилов, обнаружил, что катастрофа, от которой он бежал, никуда не делась. Более того, за время его отсутствия уровень моря заметно подрос. Вместо знакомых с детства улиц Москвы он обнаружил заполненные водой каналы. Самое гнетущее впечатление у него вызвала пленка, покрывающая молекулярным слоем всю воду в больших городах. Резкий резиновый запах и ослепляющий серебристо-ртутный блеск аквапленки служили неистощимым источником его ругани и проклятий.
Миллионы размороженных стали огромной проблемой
Самым ужасным открытием для Сурмилова и его размороженных собратьев стал их общественный статус: в новом мире они оказались людьми второго сорта. У них не было чипов. Ворцелевский чип в голове служит ключевым условием для включения в современное общество. Без чипа не подключить друггла - а без друггла недоступно все остальное. Без него невозможно получить достойную работу, нельзя жить культурной жизнью и даже просто полноценно общаться.
Не имея встроенных чипов, размороженные пополнили армию социальных неудачников и инвалидов. Их было много, но все же недостаточно для того, чтобы стать заметной силой в обществе и отстаивать свои интересы сообща. Они разбежались, попрятались по углам и выживали, кто как мог. Профессии, которыми они владели в прошлой жизни, давно перестали существовать. Несчастным оставалось доживать свой век на пособиях по инвалидности и безработице. Сама жизнь вытолкнула их на обочину общества, где они влачили жалкое существование, скатываясь все ниже и ниже. Многие превратились в хронических наркоманов и алкоголиков; иные кончали с собой. Их трудности, поначалу вызывавшие большое сочувствие, вскоре стали всем безразличны. Семи лет оказалось достаточно, чтобы люди привыкли к живущим с ними рядом "отморозкам" и перестали их замечать.
Сурмилову повезло больше других. Изучая чужой мир, в котором он против воли очутился, Мишка безошибочно выбрал свое убежище. Им стала Церковь адвайты - уважаемая и влиятельная в прошлом организация, чьи лучшие дни, к сожалению, миновали. Его привлекло название: в юности, задолго до замораживания, он придерживался нетрадиционных религиозных взглядов, примкнув к малочисленной тогда еще секте поклонников адвайта-веданты. В то время адвайта, что в переводе с санскрита значит "недвойственность", была учением о нереальности объективного мира и единственно сущем Едином, кроме которого никого и ничего нет.
Услышав знакомое слово, Мишка отправился в ближайший храм. Им оказался храм Церкви адвайты в Звенигороде, куда ходили Егор с родителями. Петр Авдеев, местный священник-настоятель, пожалел бедолагу и взял его под свою опеку. Он нашел Мишке несложную работу - первую в длинной череде брошенных работ - и познакомил его с Егором. Священник надеялся, что Егор поможет Сурмилову вписаться в современные реалии. Быстро распознав трудный характер отморозка, Егор всеми силами уклонялся от неудобного поручения, но из уважения к священнику был вынужден уступить. Так Мишка стал его "другом" и общественной нагрузкой.
Сурмилов уверял, что он человек легкий и приятный, а некоторые шероховатости характера вызваны исключительно синдромом отмены табака - растения, которое в старину употребляли путем вдыхания продуктов его горения. По словам Мишки, в то время курили почти все. И действительно, многие отморозки, подобно ему, большую часть времени пребывали в мизантропическом настроении.
Слово "табак" Егор знал. До знакомства с Мишкой он был уверен, что это старинный овощ, по непонятным причинам запрещенный к выращиванию. На самом деле, причины очевидны: после Потопа вся плодородная почва отдана под амарант, сорго, рапс и камелину. На менее важные культуры не хватает земли.