Роботы божьи
Шрифт:
– Больше нас?
Добродеев кивнул.
– Так все-таки - что они такое?
– Мы не знаем. Вернее, знаем мало и это знание все время уточняется.
– И?
– Когда-то их считали богами. Потом произошло радикальное уточнение: было решено, что бог один. Видимо, некто побывал по ту сторону, увидел их схожесть и заключил, что следует трактовать их как единое существо. Позднее были обнаружены морфологические различия. Они отличаются размером и даже цветом ножки. Тогда предположили, что это семья.
– Отец, сын и дух?
Академик
– Только их не трое, а как минимум пятеро. Может, и больше, у нас есть свидетельства лишь о пяти. Сейчас происходит очередное уточнение. Проблема в том, что они за пределами известного. За пределами всего, о чем мы можем думать и что можем вообразить. Нам не с чем сравнить их - нет точки отсчета. В какой-то момент люди поняли, что их невозможно определить иначе, чем отталкиваясь от нас самих. Мы определяем их через нас, а себя - через них. Рабы божьи, дети божьи...
– Роботы божьи...
– прошептала Домбровская; в ее глазах был страх.
– Уверен, в будущем появиться новое понятие, более точное. Но в абсолютном смысле, окончательно, нам их никогда не постичь. Они выше нас онтологически. Вне и выше человеческого сознания.
– Должен быть какой-то способ избавиться от них, - с ожесточением сказал Домбровская, сосредоточенно глядя куда-то мимо академика.
– Нужно послать войска и разбить их!
– Куда послать? В сознание?!
– спросил Добродеев с усмешкой.
– Вы же сказали, они выше сознания?
– Да. Но чтобы попасть туда, нужно пройти через сознание. Сознание - это дверь. И пока мы знаем лишь один путь к ним: через нашу смерть.
– Но все-таки, я не понимаю... Как эти... грибы в перьях могут командовать нами? Они неразумны, я правильно поняла?
Старик молча кивнул.
– У них нет воли, нет знаний, технологий... вообще ничего нет! И они управляют людьми?! Как такое возможно?
– Ну, если прибегнуть к метафоре, то бык сильнее человека. Однако человек главенствует. Он берет не силой, а другим качеством - разумом. Они тоже берут другим качеством. Мы понятия не имеем, каким, но оно превосходит наш разум настолько же, насколько тот превосходит силу быка.
Домбровская схватилась за голову и застонала, как раненое животное.
– Они вне нашего мира, - продолжал академик.
– Со стороны им видны все связи, все его устройство... Нам никогда не понять собственное сознание. А им, снаружи, это непостижимое, почти божественное явление должно представляться довольно простой штуковиной. Вполне возможно, именно они его и создали - и весь этот мир заодно. Разумеется, я говорю сейчас не о том, как все обстоит на самом деле, но лишь о гипотезе.
– Мы должны бороться!
– Бороться? Это смешно. Пешка хочет бороться с шахматистом!
– Я не пешка, я ферзь!..
– возмутилась президент.
– Ну, хорошо - ферзь хочет бороться с шахматистом, - с примирительной улыбкой сказал академик.
Испепеляя его гневным взглядом, Домбровская раздраженно сказала:
–
Добродеев помрачнел.
– Забавляет? Ничуть. Я испытываю ужас почти всю мою жизнь. С двенадцати лет, если быть точным. Каждый день с момента, когда я узнал правду, я живу в страхе, подобный которому ни один человек не может представить. Каждый день я встаю с постели, помня о том, что я такое и кому принадлежит моя жизнь. Я забываю об этом только ночью, когда проваливаюсь в сон. И доза снотворного с годами только растет.
Домбровская подавлено молчала. Потом она тихо спросила:
– И что же, вы не думали о самоубийстве?
– Самоубийство?! Бог мой, да вы ничего не поняли! Едва я покончу с собой, как окажусь в сборочном цеху, в их полной власти! Я и здесь в их власти. Будучи живым, я могу хотя бы забыть об этом на время, отвлечь себя чем-нибудь. А там, за барьером смерти, истина встретит меня в неприглядно откровенном виде. Наш мир иллюзорен. Их - реален. Нет ничего хуже реальности, поверьте старику.
Он помолчал немного и сказал:
– Я страшусь жизни и еще более - смерти. Черт его знает, какой должна быть выигрышная стратегия в нашей ситуации. Думаю, для нас, людей, ее нет.
– Но вы ведь нашли для себя какой-то выход?
– упорствовала Домбровская.
– Я не знаю, веру или что-то такое? Что помогает вам жить все эти годы?
– Я просто привык. Очень страшно - когда испытываешь физиологический ужас, до тошноты - было только первые лет двадцать. Потом привыкаешь, и становится просто страшно.
Президент поежилась. Ей тоже было страшно, но ее переполняли вопросы, ответить на которые мог только сидящий перед ней старик - калека, ученый и легализованный убийца.
– Зачем мы им нужны?
– Неизвестно. Раньше думали, что они используют нас как инструмент для извлечения неведомой нам выгоды. Потом люди поняли, что они вне нашего мира, поэтому не нуждаются ни в чем здесь. Одно время даже считали, что они утилизируют в свою пользу эмоциональные всплески при войнах и массовых человеческих страданиях. Потом от этой идеи отказались. Им ничего от нас не нужно в том значении, какое мы придаем слову "нужда".
– Они что, развлекаются с нами? Мы - что-то вроде их аквариумных рыбок?
– Была и такая гипотеза, но от нее тоже отказались. Слишком человеческий мотив.
– Что же, черт побери, я должна об этом думать?
Академик пожал плечами.
– Не знаю, чем вам помочь. Разве что могу поделиться последней концепцией.
– Поделитесь, уж будьте так добры, - съязвила президент.
Академик не обратил внимания на ее тон.
– Некоторые мои коллеги считают, что Хозяева - не конечная инстанция. За ними, возможно, стоит что-то еще, абсолютно непостижимое, чему они служат орудием, как мы им. А уж то, что стоит за ними, возможно, извлекает из нас какую-то пользу. Но это лишь очередная теория. Сколько их уже было, не счесть...