Роддом или жизнь женщины. Кадры 38–47
Шрифт:
— Да куда я его уберу?!
— Куда хочешь, Сёма. Должна же я, в конце концов, иметь какие-то выгоды от того, что я твоя любовница!
— Хорошо, я подумаю.
— Подумай. А я пошла работать. И, если ты не против, я накатаю дефектуру той ЖК, где эта баба наблюдалась. Они её с диагностированной ГБ ни разу на плановую госпитализацию не отправили и даже в группу риска по развитию эклампсии не отнесли. Нет, я, разумеется, понимаю, что они ей госпитализацию наверняка предлагали, а она отказывалась. Но ни одной записи об этом нет. Не умеют убеждать — пусть хоть документацию учатся вести. Муж её у меня пока спросил только, сможет ли он забрать бабки из того родильного дома, где его супруга рожать собиралась. Так что он крайне недоволен врачом «Скорой», оказавшимся настолько грамотным, что его жене жизнь спас.
— Так чем именно он недоволен?
— Семён Ильич,
— Слушаю, слушаю, Тань… — нормальным человеческим голосом сказал Панин. — Мне самому этот Наезжин как кость в горле. Да не мог я его выкинуть, пока не защитился. Документы справлю — и привет. Выкину на хер, мне профессорша теперь никаким боком не упала. Да и её с помещениями подвину… Я, Тань, всё-таки беспокоюсь за Вовика… Доиграется он… Иди работать.
В полночь Татьяна Георгиевна сидела в родильном зале. В родах было двое. Всё было хорошо и спокойно. Зазвонил мобильный. Панин:
— Тань, Миронова убили. Прошлой ночью. Доигрался, пидорас… Нашли в луже крови в пустой хате. Он снимал для какого-то не то Ахмеда, не то Мурата. Нового своего, короче. Следствие, все дела. Так что всех нас вызовут. Наверное… Понятия не имею, кого теперь патологией заведовать назначить. Хоть бы со стороны никого не прислали распоряжением сверху. Надо срочно думать. Ты что молчишь?!
— Я… Я не молчу. — Татьяна Георгиевна вылетела из родильного зала, пронеслась через приём и выбежала на улицу, даже не надев синий байковый халат. — Я не молчу, Сёма. Я плачу! — всхлипнула она и, нажав отбой, прикурила сигарету.
Миронова убили! Владимира Яковлевича. Вовика… Ну да. Ну пидорас. В хорошем смысле слова. Был… Боже, в голове не укладывается. Что был. Может, ошиблись? Да нет. Именно что Мурата. Вовик сам радостно всем рассказывал про нового своего Мурата, которому он даже квартиру снял, потому что к себе пускать не хотел. Мурат и издалека-то сильно ревнивый был, так что под бок пускать и вовсе взрывоопасно. Да всё равно, кем там Вовик… был. Как без Миронова себе этот родильный дом представить?! Он такой же неизменный атрибут этой местности, как кислородный баллон. Или как тот агрегат, что включается в подвале всегда неожиданно, да так мощно, что двадцать лет подряд подпрыгиваешь каждый раз, как в первый. Особенно ночью…
А сколько ночей тут проведено с Вовиком… Владимиром Яковлевичем. Сколько дел переделано, сколько разговоров переговорено! Миронов был тут, когда глянцевых младенцев в капусте по стенам и близко никто не развешивал. Миронов тут ещё до компьютеров списки резервных доноров от руки писал своим круглым красивым женским почерком. Миронов оперировал, как бог!..
Пока ещё ориентацию скрывать надо было — был Миронов Владимир Яковлевич человеком. А как только поголовная толерантность наступила — как с цепи сорвался. Любовников скрывать перестал, чуть не в кабинет к себе водил. Сколько ему Панин внушений не делал, какие только санкции не применял… Только уже когда на месяц из заведующих выкинул, Вовик немного опомнился. Ну так хрен редьки не слаще — с дежурств стал срываться, идиотина великовозрастная. Великовозрастная — мягко сказано. А может, то и не толерастия, а просто срубило Владимира Яковлевича климаксом. У мужчин же есть климакс? Есть. А у мужчин-гомосексуалистов, поди, в три раза более патологический, чем у мужиков природой положенной ориентации. Они и так-то на всю голову тронутые, те гомосексуалисты. Взять хотя бы их лозунг борьбы с последними выборами: «Геи и лесбиянки против партии жуликов и воров». Нарочно не придумаешь. Это уже даже не про хрен, который редьки не слаще. Это клоунада. Даже не клоунада — идиотизм чистейшей воды. Ну да не про это… Политика Татьяну Георгиевну не интересует. Хотя если вспомнить, что им запретили выписывать женщин именно на эти долбаные выборы! С ума сойти! А она выписала. Семён Ильич ей жуткий скандал учинил. Потому что было распоряжение: «Не выписывать!» От него. Но перед этим — ему. От главного врача. А главному врачу — сверху. А тому «сверху», что главврачу, — с ещё большего верху. Потому что хочет больница ремонт какой-никакой, например? Вот и чтобы никого не выписывать,
И не про то, что Владимир Яковлевич всегда интернов мужского пола предпочитал. Никаких предложений им не делал. Ни жестом, ни взглядом, ни полунамёком. Просто любил, чтобы интерн при нём был мужского пола. Красивый. Просто любил, чтобы рядом красивый мужчина был. Женщины тоже такое любят — чтобы рядом красивый мужчина был. И это вовсе не значит, что они на него немедленно кидаться будут с раздвинутыми ногами наготове.
Совсем мысли в голове у Татьяны Георгиевны смешались. А слёзы и сопли на лице замёрзли.
На лестницу вышла Маргарита Андреевна. С синим халатом в руках.
— Накинь. И не реви. Знаю уже, знаю… Жалко падлу. Глупо как. Акушер-гинеколог, заведующий отделением. Оперировал гениально. А сдох, как какой-то маргинал голимый!
— Марго!
— Да что мне, проще тебя? Мне самой Вовик руки ставил. Он всё умел. Всё про баб знал. А баб не любил. Но всё равно — сам нарвался! — зло сказала Маргарита Андреевна. — Целый год носило его по кому попало, и всё больше по каким-то мусульманам-гастарбайтерам. Что у них, хер, что ли, как у ишаков? — злилась Марго вовсе не на Вовика и даже, наверное, не на «ишаков». Злилась на смерть. На смерть, которая не всегда умна и всегда не вовремя. — Да тут половина роддома — Вовкины ученики. Столько говнюков чуть красивее обезьяны в люди вывел. Пул самых красивых, грамотных и умелых акушеров-гинекологов мужского пола создал. Да он должен был помереть в своей постельке, в окружении благодарных учеников. А закончил жизнь на съёмной хате, с ножом в сердце, в луже крови! Тьфу! Идём, накатим по стакану. Ты в роддоме остаёшься?
— Да. Куда мне ещё. К тому же двое в родах. Одна из них — моя…
— А я домой поеду.
— Как Светка, кстати? — спросила Татьяна Георгиевна, перестав, наконец, всхлипывать.
— Ты не поверишь! — обрадованно встрепенулась Марго. — Пообещала мне, что будет восстанавливаться в академии. Пару раз мне сделала чай. А однажды даже пса выгуляла! Представляешь?
Обе были рады перемене темы.
— Ладно, Марго, давай, катись до хаты. Тебе есть к кому.
Даже лучшей своей подруге не призналась бы Татьяна Георгиевна, что сегодня ночью ей лучше здесь, чем дома. В сущности, она так же одинока, как Владимир Яковлевич. Можно, конечно, уехать домой. И даже вызвать Панина — прискачет. Но чем Панин лучше случайных любовников Вовика? Тем, что он постоянный? Или тем, что «натурал»? Ничем не лучше. Всё равно все умрём.
Странно это — сидеть ночью в родзале, когда уже тихо и родильницы переведены в палаты. Сидеть и размышлять о смерти именно там, где только что присутствовал при появлении на свет двух новых жизней.
— Татьяна Георгиевна, кофе? — тихо уточняет первая акушерка смены.
Она сделает ей кофе. И заведующая будет сидеть и пялиться в стенку под аккомпанемент уборки родзала, грюканье инструментов, проходящих предстерилизационную обработку, под шарканье рожениц по отделению, под грохот предрассветных швабр. Будет сидеть и пялиться в стенку. И слава богу, что сегодня дежурит не Марго и не Савельевна. А хорошая, но ещё достаточно молодая акушерка. Она не в курсе, сколько ночей просижено здесь с человеком, который так глупо погиб. Ну и хорошо. С ней Татьяна Георгиевна не захлебнётся в соплях. А просто выпьет кофе и поднимется в палату интенсивной терапии. Посмотреть, как там прооперированная эклампсия. А потом в детскую реанимацию — уточнить, что именно ей «в очередной раз сойдёт с рук».
Никому ничего в этой жизни с рук не сойдёт.
Это особенно ясно ночью. Когда нормальные люди спят и не ведают, как причудлив рисунок недавно появившейся трещинки на одной из стен родзала… Или, скажем, морга. Велика ли разница?.. «Жизнь и смерть». «Трещина между мирами»… Чушь какая-то! Разница лишь в частоте ремонтов. Она же заведующая, чёрт возьми! И трещины на стене — это не трещины в жизни. Зашпаклевал, покрасил, и будь здоров!
Кадр двенадцатый
Только не смейтесь!