Роддом. Сериал. Кадры 14–26
Шрифт:
И тоже сползла с табуретки на пол, обняла его и разрыдалась. А потом они весь остаток ночи любили друг друга, не думая ни о чём. А после лежали обнявшись и шептали друг другу нежные глупости, а утром пили на кухне чай и болтали, болтали… И уже больше никогда в их жизнь не вернулось ни отчуждение, ни холодная вежливость, ничего из того, что убивает любовь. Они всю свою жизнь были близки, искренни и любили друг друга.
Когда Роза Борисовна умерла, Иосиф Эммануилович очень горевал. Но всё равно был счастлив. Счастлив тем, что она была в его жизни. И тем, что она не дожила до того времени, когда их дочь превратилась в самую обыкновенную дешёвую шлюху. Точнее – сначала в дешёвую шлюху, а потом – в дорогую проститутку.
Да, их дочь. Их дочь родилась, когда Розе Борисовне было слегка за сорок, а Иосифу Эммануиловичу без малого пятьдесят.
О, нет-нет, не
Их дочь была зачата самым обыкновенным способом и родилась через то самое место, через которое от сотворения мира повелось. Родилась в собственные руки Иосифа Эммануиловича, потому что обе родзальные акушерки были заняты. Совершенно чумовая была ночь! Он даже перчатки не успел надеть. Только что поступившей девчонкой совершенно некому было заниматься, потому что даже санитарки были в мыле. Она лежала на каталке в коридоре родзала и на её вопль: «Ой, я сейчас обосрусь!!!» – Иосиф Эммануилович вылетел из родзала и успел поймать новорождённого женского пола. Вес – 3600, длина – 52 сантиметра. Очень здоровую и красивую девочку. В которую немедленно влюбился. Как не влюбиться в такой совершенный биологический образчик?! Пятнадцатилетняя мамаша от ребёнка отказалась. Бабушка – мать новоявленной мамаши – удочерить не пожелала. Винить её за это было сложно. Это была одинокая, рано состарившаяся календарно молодая ещё женщина, работавшая техничкой в школе, восемь классов которой недавно окончила её дочь.
– Мне одной-то «простигосподи» по самое горло хватает, устала я страшно! Она с тринадцати лет, доктор, этим самым в полный рост занимается. В папашу она своего такая уродилась. Тот ни одной юбки не пропускал, вообще ни одной, ни старой, ни молодой, ни красивой, ни кривой. Не важно ему было, лишь бы это дело… Бросил меня, когда дочери два годика было. А я, вот, не уследила за ней. Если бы вы знали, доктор, какой она была красивой и хорошенькой маленькой девочкой! Ну ангел, не иначе! Волосики – чистый лён. Глазищи огромные, голубые, носик, губки, щёчки – куколка, а не ребёнок! Папаша-то, блядун, красавец был писаный. Я-то, дура, думала любит, раз на мне, такой страшненькой, женился, а потом оказалось, что ему всё равно какая у дырки морда. Он мне первый раз прямо на свадьбе изменил, да ни с кем-нибудь, а со свидетельницей, моей лучшей тогдашней подружкой. – Женщина всхлипнула, утёрла глаза и продолжила: – А доченька моя ласковая какая была – хоть к ране прикладывай. Уж так меня обнимала-целовала-любила. «Мамочка, ты устала? Давай я тебе ножки поглажу!» Посуду любила мыть, такая хозяюшка была, лет в шесть нашла на полке набор открыток «Сто блюд из картошки». Знаете, такие наборы открыток выпускали, с одной стороны картинка красивая, на тарелке всё как в ресторане выложено, а с другой стороны – рецепт? Так она из простой картошки такие кренделя научилась делать, что ой!.. В восемь лет такую штуку купила, спиральки из картошки выкручивать. Я ей: «А куда же всю остальную картошку? Это же только продукт переводить, накладно!» А она, птичка моя, смеётся, говорит: «Ничего и не переводить, мамочка! Из остальной картошки – пюре!» Золото была, а не ребёнок. Уж я нарадоваться не могла… А в тринадцать ну чисто с цепи сорвалась! Я уже и так, я и сяк. И уговорами, и скандалами – ничего не помогало. Учиться не хочет. Хочет тряпок красивых и мальчиков. Всё. А где я ей тех тряпок красивых возьму? И на какие шиши? «Я, – говорит мне, – так, как ты, жить не буду! Я красивая, меня мужчины любят, я буду с них деньги брать, и всё себе на это покупать! И я буду богатая!» Обогатилась, ничего не скажешь… Я же, если б знала вовремя, что она беременная – на аборт бы потащила. Да я ещё в трёх местах прибираюсь, а этой дома никогда нет. Так что когда заметила, было уже слишком поздно… – тяжело и горько вздохнула она в ответ на увещевания Иосифа Эммануиловича. – С неё как с гуся вода, сами видите. Не смогу я в «дочки-матери» по новой играть, сил уж нет, извините меня, доктор…
Вместо того чтобы с осуждением смотреть в её сгорбленную спину, Иосиф Эммануилович еле дождался, чтобы она вышла, наконец, из кабинета – того самого, законным владельцем которого сейчас являлся
В этот же вечер он пригласил жену в «Прагу», благо для него здесь всегда были места, потому что дочь директора ресторана рожала не у кого-нибудь, а именно у доктора И. Э. Бронштейна. И сразу после десерта рассказал ей о своих планах на отказную девочку.
– Йося, может быть, если Бог не дал нам детей, то так и надо?
– Одна очень красивая, очень умная женщина, которую я люблю, как-то сказала мне, что Бога нет. Кроме того, когда ты увидишь это чудо, то сразу в неё влюбишься!
Разумеется, Роза Борисовна согласилась! Она сама страстно этого хотела, если честно. А уж когда она увидела канонически прекрасного пупса вроде тех, что сейчас отбирают для рекламы детской одежды, в казённых больничных пелёнках, её сердце затопила такая щемящая жалость к этому крохотному беззащитному созданию, что на принятие ею окончательного решения ушло секунды три. Во время которых она представила себе, что ждёт эту малышку, брошенную и родной матерью, и родной бабкой, в доме ребёнка, а потом и в детском доме… Она тряхнула головой, отгоняя видение. И, стараясь не сорваться на рыдания, сказала только одно слово:
– Удочеряем!
Детство Лизочки Бронштейн было воистину прекрасным! Родители её просто обожали. И она обожала родителей. У Лизочки были льняные волосы и огромные голубые глаза. Она так мило и серьёзно прижимала свой крохотный кукольный пальчик к пухлым розовым губкам и говорила: «Папочка, тсс! Мамочка прилегла отдохнуть и уснула», что у Иосифа Эммануиловича от счастья начинало предательски щипать в носу. Когда они с наряженной как будто из каталогов «Некерманн» Лизочкой прогуливались по Красной площади или ГУМу, на его Розу и Лизу восхищённо оглядывались. «Боже, какая красавица! Вся в маму!» – частенько слышали они в своём новом дворе – разумеется, они разменяли прежнюю квартиру. У Лизочки было всё самое лучшее. Иосиф Эммануилович хорошо зарабатывал, а за деньги можно позволить себе многое. И не только тряпки и вкусную еду. А и, например, учителя английского и учителя французского, приходящих на дом. Учителя музыки. Бальные танцы. Математика немного хромает? Репетитора немедленно! Лизочка училась не в маминой – не самой худшей – школе. Лизочка училась в самой лучшей школе. Всё, чего Лизочкина душа пожелает. Родители боготворили её. Она боготворила родителей. Каждый раз, бреясь и чистя зубы, Иосиф Эммануилович про себя благодарил того, которого нет, за всё, что у него есть.
А в тринадцать лет Лизочка первый раз не пришла ночевать домой.
В три часа ночи Розу Борисовну увезла «Скорая». Сразу после того как они обзвонили всех известных им школьных подруг, милицию, больницы и морги, у Розы Борисовны страшно заныла левая рука и резко стало не хватать воздуха. «Скорая» Иосифу Эммануиловичу нужна была только для того, чтобы побыстрее доставить жену в кардиологию собственной больницы. Всё, что могло экстренно снизить потребность сбесившегося миокарда в кислороде, почему-то обнаружилось в собственной аптечке в огромных количествах. Иосиф Эммануилович и понятия не имел, что у жены какие-то проблемы с сердцем. Он давным-давно не заглядывал в плетёную корзинку, где у них хранились лекарства. У него ничего не болело. И он не ожидал, что у его никогда ни на что не жаловавшейся Розы, инфаркт будет настолько обширным.
Он сходил с ума из-за жены. И ничуть не меньше – из-за дочери. Что делать, он не знал. Но поскольку Роза Борисовна была всё-таки под присмотром, он отправился в районное отделение милиции писать заявление о пропаже ребёнка.
– Может, подождёте? – устало спросил его здоровенный дядька с капитанскими погонами. – Это у подростков частенько бывает. Мы всех на уши ставим, а они, подлецы, нашляются и домой заявляются через сутки-двое.
Иосиф Эммануилович орал на мента так, что сорвал себе голосовые связки. Тот, переждав бурю со спокойствием сфинкса, взял Лизочкину фотографию, достал из ящика стола бумагу и ручку и, вздохнув, сказал:
– Рассказывайте. Возраст, особые приметы, номер школы, адреса-телефоны-фамилии всех друзей-подруг…
После милиции Иосиф Эммануилович вернулся в больницу, к Розе. У дверей интенсивной терапии отделения кардиологии его встретил молодой врач.
– Иосиф Эммануилович, здравствуйте! Как хорошо, что я на вас наткнулся. Вас просил зайти заведующий.
– Посмотрю на жену и зайду к заведующему, – просипел Бронштейн, пытаясь отодвинуть ординатора от двери.
– Он вас очень срочно просил зайти. Как только вы появитесь… – Он запнулся.