Роддом. Сериал. Кадры 14–26
Шрифт:
– Отойдите от двери! – прохрипел Иосиф Эммануилович, уже зная, что произошло страшное… Непоправимое. А его даже не было рядом. – Отойдите от двери! – Он за грудки схватил ни в чём не повинного молодого врача, два часа торчавшего у дверей интенсивной палаты по распоряжению заведующего, чтобы Бронштейн не увидел, что там, на функциональной кровати, за занавесочкой, отделяющей её от остальных тяжёлых пациентов, лежит Роза… Тело Розы. Не поднялась у заведующего рука перевезти Розу в мертвецкую, пока Иосиф с ней не попрощается. – Отойдите от двери! – повторил Иосиф Эммануилович – и весь как-то сразу съёжился, пожух и, прорычав: «Охуенное у тебя чувство юмора, Тот, Которого Нет!» – упал на пол.
Иосиф Эммануилович матерился второй и последний
– Медсестра! – испуганно закричал молоденький ординатор кардиологии, наклоняясь к Иосифу Эммануиловичу. Пульс есть. Хорошего наполнения и напряжения. Разве что тахикардия…
В себя пришёл уже немножко не тот Иосиф Эммануилович, а какой-то другой. Он поговорил с заведующим кардиологией. «Конечно, я понимаю, что вы сделали всё, что могли. Это я, к сожалению, не сделал даже необходимого. Я не знал, что у неё проблемы с сердцем… Вскрытие необходимо? Хорошо. Вещи? Да, я заберу её вещи… Нет, спасибо, я в порядке».
Уже поздним вечером подойдя к дому и увидев свет в кухонном окне, Иосиф Эммануилович понял, что с дочерью тоже всё в порядке. Ну, в каком смысле в порядке… В том самом, обыкновенном, обывательском. Лизавету не изнасиловал и не порезал на куски сексуальный маньяк. Её не сбил скрывшийся с места ДТП грузовик. Его дочери на голову не свалился фрагмент балкона с аварийного здания. Ничего такого… Всё в порядке. Это он уже знал ровно тогда, когда понял, что Роза – уже не Роза, а только тело Розы. Знал, что с Лизочкой Бронштейн всё в порядке. И ещё знал – знал окончательно и бесповоротно, – что бога нет, а генетика – есть.
Он открыл дверь своим ключом.
– Привет, папочка! – красивой птичкой подлетела к нему изящная красавица Лизочка и обвила его шею руками. – Папочка, я знаю, что я свинья! Ты извини, но так вышло, что я осталась ночевать у подружки, а у неё сломался телефон, и я…
– Ничего страшного, – перебил он совершенно спокойно. – Привет, детка. – Он поцеловал дочь в щёку и высвободился из её объятий.
– Ты простудился, папочка? – обеспокоенно прощебетала Лизочка.
– Нет, родная. Я немного охрип.
– А где мамочка? У неё большой педсовет? Почему её так поздно нет дома? Я приготовила вкусный ужин, и прибрала, и перемыла всю посуду…
– Мамочка умерла, Лизочка, – спокойно сказал Иосиф Эммануилович. – Извини, я не буду ужинать. У меня аппетита нет.
И он молча прошёл в спальню, чтобы не видеть, как по лицу его дочери струятся слёзы. Вполне искренние слёзы. Она очень любила мамочку. Просто она не знала, что у мамочки больное сердце. Если бы Лизочка знала, что у мамочки больное сердце, она бы никогда не осталась ночевать… у подруги. Наверное.
Утром Иосиф Эммануилович пошёл в районное отделение милиции забрать заявление.
– Нашлась? – добродушно спросил его здоровенный дядька с капитанскими погонами.
– Нашлась.
– Ну вот и слава богу! По жопе всыпали, чтоб неповадно было?
– Всыпали.
– Вот и хорошо. Всего вам доброго, гражданин Бронштейн.
Мент даже не сказал ничего такого, типа «я же говорил!»
– И вам, – сказал Иосиф Эммануилович менту и отправился забирать тело, организовывать похороны, на следующий день после которых вышел на работу. Главный врач предложил взять отпуск, но Иосиф Эммануилович так на него глянул, что главный тут же забрал своё предложение обратно.
Этим Иосиф Эммануилович с тех пор и жил – работой. С Лизочкой они пересекались редко. Но в доме всегда было чисто, и его всегда ждали записки: «Папочка, борщ и овощное рагу в холодильнике. Подогрей, пожалуйста! Не смей есть холодное!» Или: «Папочка, не волнуйся, меня на выходные не будет. Мы с девочками едем к одной из них на дачу, на пикник. С нами будут взрослые, не переживай!»
Он не переживал. Он – доживал.
Он даже дожил до взрослого откровенного разговора с дочерью. Ей было, кажется, уже двадцать три. Самая лучшая школа сменилась самым лучшим университетом. Факультетом иностранных языков. Из маленькой
– Папочка, сядем и спокойно поговорим.
Папочка сел. Он был готов спокойно говорить. О чём угодно.
– Папочка, я такая, какая я есть. Ты же не дурак, папочка. И не слепой. Ты прекрасно понимаешь, чем я занимаюсь в свободное от работы в «Интуристе» время. Прекрасно понимаешь, что я не на зарплату гида-переводчика покупаю себе норковые манто, бриллиантовые серьги и всё такое прочее. Но я, папочка, такая, какая я есть. Я, папочка, не от безысходности этим занимаюсь. Просто мои желания и мой талант совпадают с… – Лизочка запнулась. – С выбранной работой. Ты сам мне, папочка, говорил в детстве, что это очень важно – выбор пути. И что путь надо выбирать, не ориентируясь на моду или престиж. Надо прислушиваться к своему сердцу и надо понимать, чего ты на самом деле хочешь. И только тогда можно добиться успеха. Я, папочка, предохраняюсь, и всегда предохранялась от нежелательной беременности и венерических заболеваний. Всё-таки я дочь врача. Я, папочка, даже замуж за иностранца, в отличие от основной массы моих… коллег, – Лизочка тщательно подбирала слова, – не хочу. Потому что мужу надо быть верной, а я просто не способна быть верной. Я тебе это всё говорю, потому что в детстве, когда ты часто, много и подолгу разговаривал со мной, ты говорил ещё и то, что человек должен быть честным. И ты всегда был со мной честным. Ты очень отдалился от меня после смерти мамочки. Но поверь мне, если бы я могла это хоть как-то изменить… Это навсегда со мной, папочка. Поверь, это достаточное наказание – жить с осознанием того, что ты убийца… Вот. Я давно хотела тебе всё это сказать. Я не знаю, в кого я такая. Я знаю, что вы с мамочкой – самые хорошие, самые чистые, самые честные люди на свете. А я… такая, какая я есть. Меня такой создал бог. Или дьявол. Или кто там ещё есть… Так что я просто хотела сказать тебе всё это и ещё что… что я очень люблю тебя, папочка!
– Лизочка, а ты знаешь… – начал, было, Иосиф Эммануилович, но замолчал.
– Что я знаю, папочка? – Вся встрепенулась ему навстречу Лизочка Бронштейн. Из её прекрасных глаз ручьём лились слёзы. Привычно-беззвучные искренние безутешные слёзы.
– Что я тоже люблю тебя, дочка, – ответил Иосиф Эммануилович.
Он встал из-за стола и ушёл. На работу.
Он ещё долго работал. Лизочка пропадала, появлялась, снова пропадала… А когда он тихо умер у себя в кабинете, её долго не могли разыскать, и Иосифа Эммануиловича Бронштейна похоронил родильный дом. Где он последние двадцать пять лет был бессменным начмедом. Он был начмедом до семидесяти с небольшим – это беспрецедентно! Он был могучим стариком, в твёрдом уме и ясной памяти. Почему он умер – патологоанатомы не поняли. Миокард был чист. Сосуды проходимы. В заключении не напишешь: «От старости». Какая тут старость, если он за пять часов до смерти стоял у операционного стола? И только одна старая санитарка, приняв лишку на грудь на поминках, всплеснула руками и воскликнула:
– Слушайте! А ведь он умер в день рождения Розы Борисовны! Ну чисто подарок ей сделал! Вот ведь, шельма наш Йося!
Лизочка Бронштейн очень горевала. Теперь она жила с двойным грузом. Она не только убила свою мамочку. Она ещё и не похоронила папочку. Сейчас у неё небольшой домик на Лазурном Берегу и парочка ресторанов в Европе. На её каминной полке стоит всего две фотографии – мамочки и папочки. Когда Лиза дома, она зажигает под фотографиями свечи. У неё нет детей. Ей вполне хватает молодых, постоянно сменяющихся любовников. Лизочка очень любит мыть посуду. Её домохозяйка страшно ругается из-за этого. На французском языке. Каждый год в день рождения мамочки Елизавета Иосифовна прилетает в Москву. Одна. Убирает на могилах родителей и башляет кладбищенским работникам, чтобы следили…