Роддом. Сериал. Кадры 14–26
Шрифт:
– Не пришьёт! Анализы регулярно и как часы. КТГ в родах вторая акушерка снимала регулярно. Но орать, разумеется, всё равно будет. Хотя сам прекрасно знает, что прижизненный диагноз эмболии околоплодными водами может поставить только… – Мальцева запнулась.
– Ищете слово, Татьяна Георгиевна? Да-да, вы – то самое слово на «б», – засмеялся Святогорский. – Ну, кстати, никакая… никакой ты не «б». Это могла оказаться и тромбоэмболия лёгочной артерии. Клиника-то один в один. Вовремя ты не отщипнула у неё кусок лёгкого, а поскольку мы её спасли, то и эмболов, содержащих меконий, сыровидной смазки, ворсин хориона и прочих элементов околоплодных вод, мы уже не обнаружим при микроскопическом исследовании.
– Не, ну вот скажи, почему? Ни гестоза у бабы не было. Ни амниоскопии или амниоцентеза ей никто не выполнял. Она же попадья, какие инвазии?! Новорождённый без признаков переноса. В родах никаких окситоцинов и амниотомий. Вообще её не трогали. И на тебе!
– Почём я знаю, Тань? Я ведь тоже не «б». Так, суфлёр при престоле.
– Ну и что писать на клинический разбор?
– А всё как было и напишем. Пусть Панин думает. Он начмед. А не под роспись от себя
К Восьмому марта попадья Екатерина Андреевна уже давно была переведена в родильный дом. Сперва в палату интенсивной терапии. А затем и на этаж. И утром на пятиминутке о ней доложили лишь сухое: «состояние удовлетворительное, соответствует суткам послеоперационного периода». Новоявленный попович уже находился при ней, а счастливый папаша, шелестя по отделению неонатологии подолом рясы, ловил заведующего отделением Ельского, чтобы выяснить, какая смесь самая лучшая. Смеси, в общем-то, тоже богоугодное дело. Панин на пятиминутке был благостен, как благостен любой мужчина как минимум один день в году. Поздравил всех присутствующих дам и попросил особо далеко не расходиться, а покинуть помещение минут на пятнадцать. Собравшиеся через четверть часа женщины обнаружили, что столы, за которыми обычно восседал строгий начмед, сдвинуты, а на освободившемся пространстве топчутся акушеры-гинекологи, анестезиологи, неонатологи и интерны мужского пола, переодетые в женские тряпки. Начав немного вяло, но в процессе, разыгравшись от души, эти взрослые серьёзные дядьки изобразили несколько сценок, явно списанных с присутствующих здесь дам. Дамы пришли в безумный восторг, долго аплодировали и вызывали на «бис». Неизвестно, сколько бы ещё это длилось, если бы в двери не просунулась санитарка приёмного покоя и не сказала бы:
– Семён Ильич! До вас какая-то женщина пришла. Уже час ждёт. Говорит, вы на девять ей наказывали!
– «До вас», господи, «наказывали»… вычислить бы, где эта кузница кадров! – пробурчал Панин. – Что, уже десять часов? – Тут же спохватился он. – Всем за работу! – своим обычным «начмедским» голосом выпалил он вдогонку, наряженный при этом в юбку и парик. Это было так невыносимо смешно, что все грохнули ещё раз. – Родин, где цветы?!! Срочно цветы – и за работу!
Рыжий крупный Родин, задрапированный занавеской под вечернее платье, достал из-за кафедры ведро, полное нежных тюльпанов и провозгласил:
– Сценарий писал я. Режиссировал тоже я. Обычно цветы дарят актёрам. На премьере на сцену вызывают сценариста и режиссёра. Ну так я уже сам вызвался, а дарить цветы этим оболтусам-неумёхам – сами понимаете. Поэтому сегодня в нашем театре цветы дарят именно зрителям. За мужество, проявленное при просмотре пьесы. За возгласы одобрения в особо провальных местах. За умение принимать и за мудрую способность отделять мух от котлет. С праздником вас, дорогие женщины! И пусть вам… Господи, чего это я тут как на собрании? – сам себя оборвал Сергей Станиславович. – Актёры, аплодисменты нашим прекрасным зрительницам!
– И работать! – занудно повторил Панин и ускакал в приёмное.
– Юбку не забудьте снять, Семён Ильич! – крикнул ему вдогонку Родин.
Кадр двадцать второй
Не прячься за юбку!
– Татьяна Георгиевна, зайдите ко мне! – сказала после обеда трубка внутреннего телефона голосом Панина. И тут же коротко загудела.
Интересно, сколько раз он дозванивался до неё, если она только зашла в кабинет и тут же нарвалась на трель? Значит, опять будет мозги канифолить просто так, «по личному». Потому что когда она нужна ему не как Татьяна Мальцева Семёну Панину, а как заведующая отделением обсервации начмеду родильного дома – он её мухой находит по всем остальным внутренним телефонам, по мобильному или через гонцов-санитарок. Всю неделю имел в хвост и в гриву за эмболию. Ладно, работа у него такая. Честно признаться, она по нему соскучилась. Это с одной стороны. А с другой – опять слушать нытьё про то, что она его не любит? Знает же прекрасно, что любит. По-своему, конечно. И, можно подумать, ему от неё любви надо. Любви у него от Варвары по самые кончики волос. Ему от неё нужно чувствовать себя живым. И самцом. То есть живым самцом. Всем им, за исключением генетического мусора, нужны эти ощущения самцовости и живости. Основной диагноз в его случае осложнён ещё синдромом «памяти сердца», который, как известно, куда более неблагоприятен в прогнозе, нежели нозология «печальная память рассудка». Равно как и текущего состояния мозговой деятельности. Впрочем, сегодня Восьмое марта. И, значит, Панин приготовил ей очередной роскошный подарок. Как на день рождения, Новый год и первое сентября. Да, четыре раза в год Татьяна Георгиевна получала от Семёна Ильича шубы, кольца, серёжки, браслеты и прочие меховые и ювелирные нежности. Фантазии у Панина особой не было, но Мальцева по этому поводу особенно не расстраивалась. Гораздо лучше получить от любовника в
– Можно, Семён Ильич?
– Ну конечно, что ты спрашиваешь! Заходи! Кофе будешь?
– Буду.
– Ну что, мы сегодня, как обычно?
Интересно, Варя все эти сто двадцать лет действительно верит, что у Панина именно Восьмого марта, именно на Новый год и именно первого сентября случаются ургентные ситуации, сложные случаи и командировки? Хрен бы с ним, с днём рождения, хотя любая бы уже запомнила. Но именно все эти бои часов, сморщенные веточки мимозы и день, когда ты отводишь свой выводок поочерёдно первый раз в первый класс и на первый курс, – они страшно семейные. Нет, Варвара Панина точно всепрощенка или мазохистка. Что, впрочем, одно и то же. В Варином случае. Как минимум четыре ночи в году Панин и Мальцева проводили вместе. Хотя, разумеется, гораздо чаще – и дни и ночи. Но обыкновенный день или неделя на каких-нибудь тёплых островах – это одно. А вот с тридцать первого на первое, с восьмое на девятое и с первого на второе… Такая цикличность с завидным многолетним постоянством даже самую откровенную клиническую идиотку насторожила бы. Нет-нет, Варя не такая дура. Просто она настолько любит Панина, что ей всё равно. Нелепица какая-то. Если любишь, как может быть всё равно? Понятно, что всегда, ещё с самого начала отношений, Панин был для тихой заботливой Варечки небожителем, а она – лишь его служительницей. Но чувств-то никто не отменял? Даже интересно, бывает ли Варваре Паниной больно, обидно или что-нибудь в таком роде? Или же она вовсе не клиническая идиотка, а как раз клиническая психопатка и просто выучила на «отлично» роль женщины-хозяйки, женщины-матери и прочей хранительницы очага? Захватила яркого мужика в цепкие лапки, воспользовавшись тогдашним его состоянием после расставания с Танькой Мальцевой [41] , и поняла, что иначе, чем сыграв полную свою им поглощённость и беззащитность, ей его навсегда не удержать?.. Злая вы, Татьяна Георгиевна. Любит Варвара Панина своего мужа. И, наверное, и боль испытывает, и обиду. Ну, в перерывах между заботами о доме, троих детях и теперь вот и о внучке.
41
Историю начала отношений Мальцевой и Панина. – См. «Роддом. Сериал. Кадры 1—13».
– Как обычно, Сёма.
Чего мужика расстраивать-то? Волков пригласил её слетать с ним в Голландию, извинившись, что деловая командировка пришлась как раз на треклятый Международный женский день и никак не отложить. Но если бы она согласилась, то дел у него не так уж и много – так, личные рукописные формальности, – и они бы прекрасно отдохнули. Она посмеялась, мол, не такая уж она и международная, и есть ещё триста шестьдесят четыре дня в году, чтобы помнить о том, что она просто женщина. А вот с работы её никто, увы, не отпустит. Работа не такая, чтобы отпускали. Летите, Иван Спиридонович, в свою Голландию, не парьтесь. Можете мне оттуда лечебной марихуаны привезти в подарок. Кстати, сегодня утром в приёмное курьер припёр огромную корзину цветов. Даже две корзины. В одной – цветы. В другой – всякое такое, что принято дарить девочкам: шоколадки, ликёры, дорогущее мыло, соли-пены для ванн и прочая приятная дорогостоящая чепуха. Маргоша уже обе корзины распотрошила, составив букеты и презенты от обсервационного отделения главной медсестре больницы, главной акушерке родильного дома и профессору Елизавете Петровне Денисенко. Чудесная работа, ничего не скажешь! Стул из-под задницы вырвут и скажут, что так и было! Впрочем, трогательную открыточку от господина Волкова о том, что главный подарок при личной встрече, Маргарита Андреевна щедро оставила Мальцевой. Не упустив, разумеется, случая поглумиться. Мол, а что это он имел в виду? Не свой ли полувековой орган? Потому что обыкновенно, если есть открыточка, то имеется в виду, что главный – он же лучший – подарочек, это сам мужик. Бог с ней, с Маргошей. Ей тоже не сахар – каждый год крутиться, чтобы начальство и профессоршу побезобидней для бюджета поздравить. Отделению деньги нужнее, чем Мальцевой быстровянущие цветы. Конфеты она не ест, ликёры не пьёт. А собственной косметики столько, что хватит на целый бабский полк. В общем, Волков со всех сторон удобно поступил. И Татьяне Георгиевне не придётся сегодня ранить нежную Сёмину психику текстом: «Нет, не как обычно, дорогой. Сегодня поляна занята». А то бы тот, как нищий до графа, полез с выяснениями, криками, скандалами и прочими почти семейными сценами. Хотя, может, Панину этих самых семейных сцен как раз и не хватает? Сцен и секса. То есть опять же – живости и самцовости. Да уж, Мальцева, печаль твоя смешна!
– У тебя с… этим интерном… как его?.. У тебя с этим Денисовым всё?
– Что ты имеешь в виду под «всё», Сёма? – ехидненько поинтересовалась Татьяна Георгиевна, принимая у него чашку кофе. – «Всё» – это когда утром мне этот… как его?.. Впрочем, не только я, но и ты отлично помнишь его фамилию-имя-отчество. «Всё» – это когда Денисов Александр Вячеславович мне утром кофе в постель подаёт, да? Причём на регулярной основе, а не первого, девятого, второго и ещё одним утром. «Всё» – это когда мы с интерном Денисовым обзавелись совместным карапузом и он встаёт к нему по ночам? Если ты в этом смысле спрашиваешь, то с ним у меня далеко ещё не всё.
– Прекрасно ты понимаешь, в каком я смысле спрашиваю, змея, – ласково сказал присевший на корточки перед Татьяной Георгиевной Панин и нежно поцеловал её в колено.
Внезапно дверь кабинета распахнулась безо всякого стука и стремительно вошёл доцент Матвеев.
– О, боже мой! – театрально вскричал он. – Вам повезло, что это я! Это мог быть кто угодно! Ревнивый любовник, оскорблённая в лучших чувствах супруга, беременная женщина, санитарка приёмного покоя и прочая полиция нравов!
– Кроме тебя, Юра, никто не врывается в мой кабинет без стука! – ворчливо заметил Панин, выпрямляясь.