Родичи

Липскеров Дмитрий Михайлович

Боткин кивнул.

– Знаете, решил воспользоваться вашим советом и поехал было в ведомственную поликлинику, чтобы рентген сделать, но что-то меня остановило, и я решил отправиться к вам. Вы меня оперировали, аппарат ставили, вам его и снимать!..

– Он же пациент здесь! – удивилась Катерина.

Никифор на эти слова достал из кармана халата пропуск и двумя пальцами протянул его на обозрение медсестре. Девица охнула, а генерал улыбнулся.

– И правильно сделали! – определил Боткин. – Немедленно и начнем!..

Через два часа

рука Ивана Семеновича была освобождена от винтиков-шпунтиков, а также от фашистского приветствия. Генерал сей момент удалился в туалетную комнату и справил малую нужду с помощью правой руки. Конечность хоть и плохо гнулась, доставляя болезненные ощущения, но за длительное время Иван Семенович впервые не облил стульчак и каплей единой, сходив по-снайперски…

Он обнял Никифора в благодарность и отбыл по служебным делам.

В автомобиле ему сообщили результаты экспертизы:

– …в носу убитых выстрелами из табельного оружия были обнаружены земляничные кустики со спелыми ягодами, – бесстрастным голосом сообщил мед-эксперт из «старых», ко всему привыкших трупорезов. – Всего восемнадцать штук.

– У всех ягоды обнаружили?

– У всех, кроме полковника Грановского. У того в носу пальцы!..

На следующий вечер, в восемнадцать тридцать пятницы, машина генерала Бойко и его супруги затормозила возле Большого театра. Сегодня здесь давали восстановленный балет Арама Хачатуряна «Спартак», и в заглавной партии должна была танцевать некая новая восходящая звезда: господин А.

11.

Севт и Савт родили Вениамина и Сару, и те жили долго…

Сара и Вениамин произвели на свет Рувима и Лавана…

От предков Лавана, проживших по триста лет, произошли семь девочек и один мальчик Нафан…

Нафан родил Михаила…

Через много лет от рода Нафана произошли Анна и сестра ее Емима…

Анна из царского рода Давидова родила Мириам…

Емима из царского рода Давидова родила Сехения…

Через две тысячи девятьсот пятьдесят лет от рода Емимы в пятьдесят первом колене произошла Анна Ильинична Михайлова…

Арококо родил Клементину, и прожила она семьдесят три года.

От Клементины произошел Арококо и прожил он 1200 лет…

Две недели господин А. репетировал в Большом.

Балетная Москва жужжала о появлении нового гения, этакой глыбы будущей балетной истории.

На каждой репетиции непременно присутствовали вечная Лидочка и Альберт Карлович, стремившийся поначалу в каждый свободный момент полюбопытствовать, как проявила себя в кроватке обладательница татуированной бабочки. Но будущий Спартак на вопросы не отвечал и только лишь извинялся, что пока долг отдать не может…

– Ничего-ничего, – обиженно произносил в ответ Алик. – Отдадите, когда сможете…

Как говорится, если Лидочка пришла на две не свои репетиции, то это уже событие, если же она посетила третью – происходит нечто из ряда вон выходящее!!!

На четвертой был забит весь зал, и смуглое лицо Ахметзянова сияло солнечным

гордым светом. Администрация очистила партер от любопытствующих и возле каждой двери поставила по дюжему охраннику, предчувствуя невиданную сенсацию…

Господина А. после репетиций выводили на улицу каждый раз другим выходом, коих в Большом куда больше, чем входов. Далее Ахметзянов и студент Михайлов спускались в метрополитен и добирались до гостиницы «Звездочка», где и коротали время до следующей репетиции…

Что же Вера, испытавшая невиданный полет?

Ее рыжая подруга без устали рассказывала историю студента Михайлова, который родился совершенным генетическим монстром, чудом не скончавшимся при родах:

– Такому экспонату даже кунсткамера позавидовала бы!

Далее подруга расписывала Вере все в подробностях:

– У него сердце вдвое больше обычного и стучит по тридцать раз в минуту с правой стороны! Печеночные анализы еще в младенчестве указывали на цирроз, гепатит и море чего еще! – Рыжая всплескивала руками. – Легкие у него все в пятнах и кавернах на рентгене!..

Вера слушала с широко раскрытыми глазами, сидела с прямой спиной, пытаясь удержать разъезжающийся на коленях китайский шелк.

– И самое главное, Верк, он олигофрен!!!

– Ты же говорила – макроцефал…

– Какая разница! У него памяти нет! Он не в состоянии удержать в голове того, что произошло минуту назад! Олигофрены бывают иногда красавцами, и многие из них половые гиганты! А все почему? Потому что в башке пусто! Ха-ха!

Рыжая потребляла трехглазую яичницу прямо со сковороды, протирая чугунное дно хлебной коркой.

– Верок, на нем семь поколений студентов опыты ставили!

– Ты тоже?

От этого вопроса Рыжая вдруг покраснела, подавилась хлебной крошкой и долго кашляла, выпучив по-рачьи глаза, пытаясь хлебнуть из чашки кофе. Вера ударила подругу по спине сильно, так что изо рта Рыжей вылетел ошметок пищи.

– Нехорошо на людях опыты ставить, – произнесла Вера тихо и ушла в свою комнату.

Рыжая некоторое время скреблась к ней в дверь и задавала дурацкие вопросы типа: «Ты что, Вер, думаешь, у меня с ним что-то было?.. – Сама же и отвечала. – Я с животными не сплю!» Но подруга не откликалась. Она просто лежала на кровати, смотрела в потолок, губы ее были добры, а глаза печальны.

Рыжая в конце концов ушла в институт, и в квартире наступила тишина.

Тишина позволила Вере уловить его запах.

Запах студента Михайлова походил на ароматы смешанных специй с преобладанием корицы.

«Придет, никуда не денется!» – в гордыне успокаивала себя ночная красавица Орнелла.

Тем не менее во всем теле девушки чувствовалась слабость. Она хотела было сделать станок, но отказалась от сих тяжелых действий и улеглась в кровать в халате, чего за ней не водилось прежде никогда. Под одеялом ей вдруг на мгновение почудилось, что она не одна, что он рядом и дыхание его наполнено восточной терпкостью.