Родичи
Шрифт:
– Извините, товарищ генерал-майор! – Снегирь собрался с мыслями. – Тут сам Премьер дедукцию проявил. Спрашивает мачичена: мол, откуда рельс стащил? Тот молчит. А где у нас крушения поездов в последнее время зафиксированы? – спрашивает охрану Второй. И сам отвечает: а нигде, только под Бологое!..
– Где сейчас этот, с рельсом?
– Рельс у него отобрали и экспертизу провели, – доложил Снегирь. – Прав оказался Премьер!.. И как догадался?.,
– Где мачичен твой?!! – заорал Бойко.
– У нас, у нас! – вытянулся капитан.
– Свободен!
Адъютант
Надо было допрашивать этого… Арококо… Делать это никак не хотелось. За окном небо висело низко, давление атмосферы также упало, и самочувствие генерала оставляло желать лучшего. Стукала в виске жилка.
Протренькал селектор. Снегирь сообщил, что есть билеты в Большой.
– На что?
– На «Спартак» Хачатуряна. Два штука. Пойдете?
– Ты тоже мачичен?.. Когда?
– В пятницу… Я, товарищ генерал, прибалт… В девятнадцать ноль-ноль спектакль.
– Пойду, – ответил генерал и подумал о том, что к балету равнодушен, но Машенька любит, а он любит Машеньку…
Опять посмотрел в окно, зачем-то стал открывать и закрывать ящики стола. В одном заметил знакомую книжицу Палладия Роговского. Вытащил, без интереса полистал и вдруг обнаружил карандашные пометки в тех местах, где описывались достопримечательности города Рима семнадцатого столетия.
«Арококо» – было начертано графитом на некоторых страничках. Иван Семенович присвистнул. «Ишь ты, – подумал, – связь вырисовывается! Украденный палладий, Палладий Роговский и Арококо, стащивший рельс с места катастрофы или же устроивший катастрофу!!!»
Бойко вдавил до хруста кнопку селектора и приказал краснощекому капитану подавать машину к подъезду.
– Куда поедете? – поинтересовался Снегирь.
– В изолятор. Пусть готовят Арококо к допросу. Найдите Грановского!
– Вы же его выгнали!
– Найти, я сказал!!!
– Так точно…
Генерал Бойко, прикрывшись двумя синими и одной красной мигалками, мчался в изолятор. Откуда-то, то ли из сгустившейся атмосферы, то ли из сфер иных, в него вошла уверенность, что он еще может послужить своему Отечеству и, даже если раскопает чего лишнего, дальше пенсии его не пошлют… Могут пулю между глаз послать!..
Автомобиль влетел в ворота следственного изолятора, чуть не сбив зазевавшегося омоновца.
Самое потрясающее, что в дверях генерала поджидал полковник Грановский, вытянувшийся во фрунт, с отданием чести по-американски, без фуражки. Иван Семенович хотел было сказать, что к пустой голове руки не прикладывают, но, сочтя сие банальностью, просто кивнул полковнику и быстро прошагал через контроль, ощущая за собой горячее дыхание садиста или специалиста, хрен его знает!
– Где?
– В четырнадцатой, – ответил Грановский.
– Там же душно, как в аду!
– Вентилятор установили!
«Ишь, – не без удовольствия заметил про себя Бойко, – наш пострел везде поспел!.. И чего я поговорками?.. Тьфу!..»
– Чай? Кофе? – предложил полковник.
– А
– Кальвадос? – оторопел Грановский.
– Шучу.
Однако Грановский не засмеялся, а только улыбнулся на шутку.
– Какой кальвадос предпочитаете? «XO» или двадцатилетний?
Вот гаденыш, опять про себя удивился генерал, знающий только то, что кальвадос алкогольный напиток, и читавший о нем в книге Эриха Марии Ремарка «Три товарища».
– Чай некрепкий! – сказал вслух.
– Пять секунд, – и вышел.
Иван Семенович сел за привинченный стол и включил вентилятор. Струей воздуха разметало его прическу, слегка подлаченную в местах, где волосы были прорежены возрастом. Пришлось вентилятор отключить и дышать спертым воздухом.
Пока Грановский бегал за чаем, Иван Семенович вспомнил про Никифора Боткина, на которого недели две назад делал запрос в Центральный архив, откуда оперативно получил генеалогическое древо хирурга. Из ответа явствовало, что Никифор таки является потомком великого терапевта Боткина, но не прямым, а брата его колено, который из литераторов.
Бойко после допроса решил навестить Никифора непременно, тем более что тот уже шел на поправку и ему разрешали гулять, конечно, в сопровождении медсестры Катерины из Бологого, которую в виде исключения взяли на работу по профилю на полставочки… А говорят, что «жены декабристов» перевелись, подумал генерал. Вот вам пример: медсестричка Катя… А Маша, моя Маша!..
Осточертела эта рука в шурупах, с ненавистью поглядел Бойко на фашистское приветствие. Даже почесаться невозможно, где хочется! Но говорят, аппарат скоро снимут, только дырки останутся…
В сей момент в плохо освещенный, со спертым воздухом кабинет ввели существо поистине оригинальное в своем внешнем облике. Существо в полумраке сутулилось, и Бойко показалось, что Грановский навешал на голову Арококо затрещин, оттого тот и сгорбился. Но здесь задержанный поглядел на лампу, отчего сверкнули черные, почти без белков, глаза, прикрытые густейшими бровями и шевелюрой, сбитой в колтуны, а под носом с горбиной блуждала улыбочка.
«А парниша-то не боится, – осознал Иван Семенович, не в силах оторвать взгляда от улыбочки, снаряженной мелкими редкими зубками. – Или Грановский его еще не трогал?»
Полковник толкнул задержанного в бок, направляя к стулу.
– Поприветствуй товарища генерала, зверь!
Арококо еще шире залыбился на начальство, облизав почти черные губы.
Иван Семенович вздрогнул и прибавил света.
– Покажите язык! – распорядился генерал.
– А что такое? – удивился Грановский.
– Я не вам. Язык!
Парниша никак не реагировал на требование, продолжая выказывать хорошее расположение духа.
– Может, не понимает? – предположил генерал.
– Поможем! – хмыкнул Грановский, подошел к задержанному сбоку и пальцами правой руки надавил зверю на щеки, чтобы тот пасть открыл. Пальцы полковника побелели от напряжения, но результата не было, рот не открывался, лишь уголки губ дыбились.