Родимая сторонка
Шрифт:
— Вставайте-ко, ребятушки! Невест проспите.
Но ребята не шелохнулись даже, лежали, как мертвые, широко открыв рты.
Махнув безнадежно рукой, Тимофей пошел в избу.
— Буди их сама, Соломонида! Я и так уж за лето все руки о них отбил.
Мать молча пошла в сени, зачерпнула там из кадки ковшик воды и, подняв полог, плеснула туда со всего маху. Ребята взвыли дикими голосами, и, боясь, как бы мать не пришла с ковшиком еще, выскочили одеваться. Из пустой избы, сонно почесываясь, вышел Василий.
Скоро вся семья сидела уже за столом.
— С престольным, родные мои!
Мать со снохой только притрагивались губами к рюмкам, зато ребята пили вино, как петухи воду, высоко запрокидывая головы.
После третьей рюмки Тимофей бережно поставил бутылку в шкаф и отодвинул от себя жаркое. Хотелось сказать сыновьям, чтобы жили еще дружнее, пеклись бы побольше о хозяйстве, не ленились бы; самому же слышать хотелось от них слова уважения и почета себе.
Но сыновья так занялись едой, что ничего не замечали кругом. Василий, наклонив белую голову, неторопливо и размеренно работал челюстями. У Мишки даже кудри взмокли и прилипли ко лбу, до того ретиво принялся он за пирог, раньше всех управившись с бараниной. Он и на работе был так же горяч и тороплив. Алешка рассеянно глодал кость, неизвестно о чем думая и не поднимая черных и пушистых, как у девки, ресниц.
— Так-то, дорогие детушки, стали и мы жить не хуже других, — начал Тимофей, ласково оглядывая ребят.
Мишка, дожевывая, пирог, перебил его:
— А вчерась в читальню лектор из городу приезжал, так сказывал, что никакого бога и нет вовсе, а люди, говорит, все от обезьян пошли…
Получив от матери звонкий удар по лбу ложкой, он сразу умолк, вытаращив растерянно глаза. Таисья фыркнула, глянув на ошеломленного деверя. А Василий, прикидываясь дурачком и мигая Алешке, спросил Мишку:
— Ты о чем это? Не понял я что-то. Бурчишь себе под нос, а чего — неизвестно…
— И я не слышал, — поддержал Василия Алешка, положив кость и изобразив на лице крайнее любопытство.
— Да все про рыбаков, — чуя подвох и косясь на мать, неторопливо и серьезно начал Мишка. — Они оба глухие были. Одного-то Васькой звали, а другого — Олешкой. Вот встретились раз на улице. Васька и спрашивает: «Что, рыбку ловить?» Тот отвечает: «Нет, рыбку ловить!» А Васька ему: «Вон оно что! А я думал, ты рыбку ловить!»
Таисья подавилась от смеха и выбежала в сени из-за стола. Мать, закрывая рот концом платка, молча погрозила Мишке половником. А Тимофей, хохотнув сначала, тут же нахмурился и визгливо кашлянул.
Душевного разговора с сыновьями не получилось.
Боясь, как бы отец не придумал им в праздник какого-нибудь дела, Мишка с Алешкой, не допив чая, выскочили из-за стола и, как на пожар, стали собираться на гулянье. Василий тоже, надев новый пиджак, потянулся нерешительно за картузом на полицу.
— Пойду и я ненадолго…
— Вроде и негоже мужику с ребятами-то гулять!
Надевая картуз, Василий заворчал:
— Хоть на людей поглядеть выйду.
Алешка давно уже был в сенях, а Мишка, сунув правую руку
— Ветрогоны! — выругался Тимофей. — Одно гулянье на уме! Нет, чтоб о хозяйстве побольше думать.
Мать, глядя в окно на сыновей, дружно идущих по улице, тихонько укорила его:
— Что уж это такое, отец, и погулять ребятам нельзя! Ломали, ломали все лето спину-то, а ты отдыху им не даешь. Дело молодое, пусть потешатся…
Тимофей не дал договорить ей:
— Молчи, баба! Все бы жалела, а того не понимаешь, что дай им волю, и совсем от дома отобьются.
Долитый самовар снова празднично зашумел на столе. Ждали гостей: дядю Григория и свата Степана со сватьей Лукерьей.
Сидя у открытого окна, Тимофей нетерпеливо взглядывал на улицу. Где-то в конце деревни буйно пела Мишкина гармонь. На зов ее отовсюду спешили разряженные девки и ребята. За ними тянулись подвыпившие молодые мужики, а за мужиками неотступно жены, для догляду, а пуще из любопытства — взглянуть, как веселится молодежь, да повздыхать об ушедшем девичестве.
Вон туда же, видать, пошел и Елизар Кузовлев с молодой женой. А куда же ему идти-то? Не к тестю же! Кузьма Бесов не только зятя, а и дочку на порог не пустит. Не хотел он за Елизара никак Настю свою отдавать, но Елизар уговорил ее да ночью и увез тайком вместе с приданым. Кузьма, как хватился утром, до того ошалел, что и сейчас грозит кости ненавистному зятю при случае переломать.
Вот и идут молодожены не к родным, не гоститься, а просто на люди, чтобы дома одним не сидеть.
Жалея их, Тимофей сказал жене:
— Покличу-ка я, Соломонида, Елизарку с бабой. У всех людей праздник, а им деться некуда.
— И то покличь!
Как поравнялся Елизар с окном, замахал ему Тимофей рукой.
— Елизар Никитич, в гости заходите! Милости просим.
Остановились те, поглядели друг на дружку, повернули с дороги к Тимофееву дому. Хлопнула на крылечке дверь, заскрипели в сенях Настины полусапожки, простучали Елизаровы сапоги.
— С праздником, дорогие хозяева!
Елизар без пиджака, в новой желтой рубахе, в старых красноармейских штанах. Весь тут, как есть! Покосился зелеными глазами на праздничный стол, топчется смущенно среди пола, вытирает большой лоб рукавом. Тимофей гостям навстречу из-за стола.
— Проходите, гости дорогие!
— Спасибо, Тимофей Ильич, — благодарно кланялся Елизар, присаживаясь к столу. Подобрав новый сарафан, опустилась рядом с ним и Настя.
«Экую жену выхватил себе Елизар! — наливая вино, дивился Тимофей на Настю. — Загляденье, а не баба! До того ли статная да здоровая: идет — половицы гнутся. А как глазами синими глянет, с прищуром, да бровью поведет — и у старика сердце оттает. Характером вот только горделива да капризна очень. Чуть что не по ней — и хвост набок. Известно, одна у родителей дочка была. Балованная».