Родимый край
Шрифт:
Глава 23
Осень. Середина ноября. День же выдался, как бы на радость людям, теплый, погожий. Так что самолету не пришлось пробивать облака — их не было. «Ну вот, братушка, и будем передавать нашу родительницу с рук на руки после твоей, Илюша, удачной подачи. И ты не сомневайся, я поймаю маму, пусть она только появится в нашем ставропольском небе…» Эти шутливые слова невольно припомнились Игнату как раз в ту минуту, когда Евдокия Ильинична н в самом деле показалась на ставропольском горизонте…
Игнат встречал мать не один. С ним приеехали на газике жена и две дочки. До того как остановиться на аэродроме, газик вдоволь погулял по степным дорогам
Семья Голубковых стояла в ряд — лесенкой с тремя ступеньками. Самую высокую ступеньку, как нетрудно догадаться, изображал Игнат Голубков. Это был молодой, рослый мужчина, с широченными плечами молотобойца — в любом гвардейском полку такой смог бы сойти за правофлангового. На нем был поношенный, желто-бурый, одного цвета с тентом газика плащ, гнедой масти чубатая голова не покрыта — со студенческих лет ни зимой, ни летом она не знала, что такое шапка или картуз… Вторая ступенька — жена Игната, та самая
Нюра, которую Евдокия Ильинична еще и в глаза не видела. Светлая ее головка, завитая
I на шесть месяцев вперед, была мужу по плечо — молоденькая вербочка рядом с дубом, да и только! Лицо у Нюры миловидное, такое лицо, Игнат знал, непременно понравится матери. И ее большие, с небесной синевой глаза, и ее милое, ласковое лицо, и вся она, казалось, постоянно была чем-то обрадована и чем-то поражена…
Самая низенькая ступенька — близнецы Галя и Валя. Какие прелестные дочки! И какая поразительная схожесть! Нарисовать двух девочек, чтобы они были именно так разительно похожи, как Галя и Валя, не смог бы, можно поручиться, даже самый одаренный живописец.
И рост, и цвет глаз, и такие пухлые щечки, что их хотелось поцеловать, и белокурые, как у мамы, косички, и пальтишки василькового цвета, и белые, домашней вязки чулочки, и туфельки с бантиками — смотри хоть целый день, а без привычки так и не определишь, какая же из них Галя, а какая Валя.
Самолет заблестел серебром в небе и начал снижаться. И вот колеса уже поцеловали бетон, самолет, подпрыгивая, покатился, покачивая крыльями, как довольная птица, вволю погулявшая по небу. Евдокия Ильинична сошла на землю. Не успела осмотреться, где она и что это за простор вокруг, как сразу же попала в объятия. Сын приподнял ее и крикнул: «Вот, мамо, и поймал вас с поднебесной высоты!» Хотел было закружить, но мать взмолилась: «Ой, сынок, какой же ты стал сильный! Не кружи меня, голова и так идет кругом!» Ее удивили не цепкость сыновних рук, не сила Игната, а его рост. «Неужели тут, в степи, без матери, все еще растет и растет?» — подумала она, глядя на сына снизу вверх и улыбаясь.
— Мамо, а это Нюра! — обнимая мать, сказал Игнат. — Поглядите на нее! Хороша собой Нюра, а?
— Была бы тебе, сынок, по сердцу. — И к Нюре: — Ну, здравствуй, дочка!
Поцеловала Нюру в пылавшие жаром щеки. Нюра смотрела на свою свекровь удивленными глазами и не верила, что эта щупленькая, чернобровая старушка и есть мать Игната. Не зная, как себя держать, Нюра густо краснела и виновато улыбалась.
— А мы вас всю неделю ждем, — сказала она. — Галя и Валя тоже ждали…
Галя и Валя, забытые в суматохе, поглядывали на бабушку и молча теребили ее подол.
— Мамо, а это ваши внучки, — сказал Игнат. — Как, подросли дочки?
— Славные, славные, — нагибаясь к детям, говорила бабушка. — Дочки, как цветочки! Сколько им?
— Весной пойдет по четвертому, — все с той же виноватой улыбкой ответила Нюра. — А смышленые они не по годам! Это они застеснялись и молчат… А вообще они щебетуньи.
На Евдокию Ильиничну смотрели две совершенно одинаковые девочки, и ей показалось, что у нее двоилось в глазах.
— Куколки мои неразличимые! — Она всплеснула руками. — Игнат! Нюра! Как же вы их различаете?
— Исключительно чутьем, мамо, чутьем, — смеялся Игнат. — Мне, верно, трудно, часто путаю, а Нюре легко. У нее свой, какой-то природный нюх — ни за что не спутает. Даже с завязанными глазами.
Желая напомнить матери, что она приземлилась в степи и что ее сын живет на бескрайней равнине, Игнат развел руками и сказал:
— Мамо! Поглядите, какой у нас простор! Куда ни глянь — не простор, а море! Не то что у вас — повсюду одни горы!
Мать оглянулась, посмотрела, — да, степь, точно, широка и просторна и очень похожа на море. Тут она, залюбовавшись степным раздольем, улыбнулась, и, очевидно, нарочно не прикрывая рот ладошкой.
— Мамо! — крикнул Игнат. — Да у вас уже нету щербины! Вот это да! Какие красивые зубы! А ну еще улыбнитесь! И чего вы уже застеснялись? Нюра! Погляди, какие у мамы молодые зубы! Чудеса! Это Надина работа?
Матери было приятно от этих слов, и она, продолжая улыбаться, ответила:
— И Надя старалась, и еще один чародей… Умышленно опустим мелкие детали и сразу же обратимся к тому неприятному известию, которое поджидало нашу путешественницу в селе Стародубка. Так что незамеченными останутся не только ковыльные пейзажи, степные миражи, камышовые заросли на Маныче, но и чемодан, поставленный в машину, и кошелка, из которой были вынуты коробки конфет и переданы засиявшим от счастья Гале и Вале. Ничего читатель не узнает и о том, как мать спросила, далеко ли отсюда пасутся отары овец, и как Игнат ответил, что по дороге на Стародубку, если мать пожелает, можно повидаться с чабанами и посмотреть кошары овец; как сын, усадив в машину мать,'жену и дочек, сам взялся за руль, включил мотор, а мать спросила, своя ли у Игната машина, на что Игнат, смеясь, ответил, что газик у него служебный. «Свою машину заиметь, мамо, карман не позволяет, капитала еще не нажил». Радуясь, что у Игната машина не своя, а служебная, мать спросила, какая у него должность. Не глядя на мать и не сводя глаз с дороги, Игнат ответил:
— Теперь я, мамо, директор совхоза…
— И давно, Игнаша, стал таким высоким чином?
— Недавно… с сентября. — И матери не писал?
— Стеснялся, — ответила за Игната Нюра. — Я говорила: напиши, — а он не захотел…
— А чего писать? — Игнат взглянул на мать. — Сперва надо потрудиться, а потом можно и похвалиться…
Не станем описывать, как газик лихо выскочил на пригорок, осмотрелся, чтобы не заблудиться, и пошел, пошел гулять; как он подкатывал к кошарам или к растянувшимся на по-пасе отарам; как чабаны, издали увидев Игната, улыбались ему своими засмоленными небритыми лицами, шли к нему, положив на плечи ярлыги; как газик перед вечером влетел в Стародубку, степное село, с одной улицей, широченной, точно городской проспект, с чахлыми деревцами возле дворов, и замер у крылечка директорского домика… Все то, что по дороге в Стародубку увидела мать, останется за сюжетом повествования и останется только потому, что нам необходимо, не теряя ни минуты, с сожалением сказать: после теплой, радостной встречи на аэродроме в Стародубке Евдокию Ильиничну, как это ни печально, поджидала весточка горестная, и пришла она по почте из хутора Прискорбного…